(Иэ записей Е. Тамма)

К вечеру ветер стих настолько, что Эверест перестал гудеть. Сразу исчезло ощущение, будто бы над головой летают самолеты. Взлохмаченные облака то и дело проносятся перед луной, и окружающие горы то надвигаются темными громадами на лагерь, то отступают, и тогда их четкие силуэты дополняются таинственным блеском ледовых склонов. Привычный аккомпанемент регулярных обвалов на ледопаде и лавин, срывающихся где-то по соседству, кажется тревожнее обычного.

Почти час как маятник слоняюсь между “Кхумбалаторией” (как в шутку называют палатку доктора) и палаткой ленинградцев. Это единственная приличная “улица” в лагере, который стоит на засыпанной камнями, сравнительно спокойной части ледника. Но и здесь, среди палаток, немало трещин — надо быть внимательным. Это хоть немного отвлекает от непрерывных, назойливых мыслей о событиях, развивающихся сейчас наверху. Маленькая рация, висящая на плече, издает легкое настораживающее шипение.

Для нас весь мир сжался теперь до размеров ледника Кхумбу и окружающих вершин. Не возникает мыслей ни о ком и ни о чем постороннем. Даже регулярные переговоры с “большой землей” кажутся лишними, отвлекая от того, что происходит здесь.

Луна вновь скрылась в облаках. В наступившей темноте в нижнем ярусе лагеря сказочным теремом засверкал огромный шатер “кают-компании”. Его желтые и синие полотнища подсвечены изнутри мощной керосиновой лампой. Из шатра доносятся приглушенные голоса. Внешне в лагере все спокойно. Однако любой старожил заметит необычное напряжение, не покидающее сегодня ни нас, ни шерпов, ни офицеров связи. Сейчас еще 4 мая. Утром, в 6.15, из лагеря-5, с высоты 8500 метров, на штурм вершины вышла ударная двойка — Эдик Мысловский и Володя Балыбердин. Мы узнали об этом во время утренней связи. С тех пор в базовом лагере и в группах на маршруте рации оперативной связи включены на прием. В 14.15, когда мы были в “кают-компании” на обеде, наконец-то послышался усталый и немного растерянный голос Володи. В отличие от других групп, в этой двойке на связь всегда выходит он, а не руководитель. Я не пытался докапываться до причин, но думаю, у него сохранялось больше сил и ему, как более инициативному наверху, Эдик перепоручил связь с базой. Мы уже привыкли к его спокойной и четкой информации. На этот раз все было необычно.

“Евгений Игоревич, идем и идем вверх, каждый пупырь принимаем за вершину, а за ним открывается новый. Когда же, наконец, все кончится?!”

Я попытался сказать что-то ободряющее, выражал уверенность, что скоро уже и вершина. Просил регулярно выходить на связь. В “кают-компании” все сразу загудели. Возбуждение нарастало. Юра Кононов разъяснил обстановку офицерам связи. Минут через двадцать Володя вновь вызвал базу. Сразу воцарилась тишина.

“Впечатление такое, что дальше все идет вниз. Как вы думаете, это вершина?”

Такого вопроса я не ожидал. Стало ясно, что ребята первыми осуществили мечту наших альпинистов, что кусок жизни, заполненный неимоверно тяжелой, нервной работой, кажется, будет оправдан. Точнее, все это стало ясно чуть позже” а тогда огромное напряжение последних лет нашло наконец лазейку и я с трудом сдерживался, чтобы не дать волю эмоциям. Проглатывая комок, застрявший в горле, поздравил Володю и спросил, где Эдик. Он ответил, что Эдик уже подошел или подходит — точно не помню. Поздравил обоих, просил описать и отснять все, что они видят кругом, и быть осторожными при спуске. Напомнил, что мы все время на прослушивании и ждем регулярной информации. С трудом закончил связь и бросился из палатки — не хотелось показывать слабость. По дороге кто-то поздравлял, обнимал, похлопывал по плечу, но я уже плохо различал окружающих.

В дневнике Балыбердина описание этого момента выглядит примерно так: “Тамм бесстрастным, сухим голосом, даже не поздравив нас с победой, потребовал точно описать, что мы видим вокруг”. Я-то хорошо помню, что поздравил, и не единожды за короткую передачу, ставших мне сразу еще дороже и ближе ребят. А что касается бесстрастного голоса, что же, даже он давался мне почему-то с трудом.

Первый сеанс связи с вершиной состоялся в 14 часов 35 минут. Перед спуском связались еще. Конец этого сеанса успел записать Кононов (магнитофон был подключен только к той рации, которая находилась в радиопалатке). Из-за страшного холода на вершине аккумулятор в рации у ребят подсел, слышимость ухудшилась, и не все можно было разобрать.

Балыбердин. Нет, рация работает, просто надо было подойти пять метров к треноге (имеется в виду тренога, установленная на вершине).

Далее неразборчиво.

Тамм. Прием, прием, Эдик!

Мысловский или Балыбердин (голос неразборчив). Этой треноги китайской нету, снег поднялся над гребнем метра на два с половиной, наверное... и торчит какой-то кончик.

Тамм. Года четыре назад торчала она, по описанию, на двадцать сантиметров, так что вы можете ее и не найти... Действуйте по обстановке и, главное, снимите панораму. Ну, поздравляем вас. Эдя! Не задерживайтесь, спускайтесь вниз скорее. Потому что поздно будет и вы спуска, боюсь, не найдете.

Балыбердин. Все ясно. Сейчас немного панораму затягивает туманом. Крупа снизу. Оставляем баллон, кислородный баллон.

Двойка начала спускаться с вершины в 15.35. С этого момента в базовом лагере радость соседствовала с напряженным ожиданием. Спуск, даже на обычных маршрутах, бывает сложнее подъема. А ребята тратили уже последние физические и нервные силы. Прежде чем сегодня утром выйти из лагеря-5, они семь дней работали наверху. Обработка верхнего участка далась очень тяжело, особенно Эдику. Не избежали они к ЧП. Начиная с 29 апреля работали ежедневно до позднего вечера, до полной темноты. И это на трудных скалах, в холод и снег, на высоте 8000 метров и выше!

1 мая я записал: “Пока это был самый страшный день (точнее, ночь) во всей экспедиции. Мысловский и Балыбердин в 18.00 перенесли связь на 20.00, так как еще работали на маршруте. Но до 8.30 утра на связь не вышли. Я всю ночь “пролежал” с рацией. Что тут было! Но вида, кажется, не подал. “Сукины дети” эти двое!”

Последнее замечание вызвано тем, что в предыдущие дни они неоднократно переносили последний сеанс связи и он проводился не ранее 21—22 часов. Для нас это было связано с дополнительной нервной нагрузкой, а для них это было к тому же неимоверно изнурительно. Но каждый раз такой ценой они “выжимали” дневное задание до конца, закладывая будущий успех экспедиции и свой успех.

Володя — кремень. Он должен все выдержать. А Эдик? Почему такой вопрос? Откуда он, разве есть сомнения? Нет. А все же? И тут выплывает, пролезает откуда-то мысль о запрете. Как же она должна мешать Эдику спокойно работать!

В Москве на последнем этапе медицинского отбора его вдруг забраковали. Сколько было споров и пересудов! Сколько раз, на всех уровнях, возвращались к этому вопросу. В результате у меня сложилось твердое мнение, что это ошибка. Да и сам запрет был не полный и категоричный, с ясным объяснением, а что-то половинчатое и расплывчатое. Эдик поехал с нами, но мне была дана директива (уже не медиками): не выпускать выше 6000 метров. Однако события требовали другого, они же подтверждали мнение об ошибочности запрета. И он не был отстранен от работы наверху. Это вызвало раздражение руководства в Москве. Наконец оттуда в Катманду с особыми полномочиями командировали Ильдара Азисовича Калимулина. Удивленный его неожиданным приездом и очередным запросом о Мысловском, 23 апреля я передал ему подробную радиограмму: “Хочу, чтобы вы четко поняли ситуацию. Мы всегда говорили, что основным препятствием может быть погода. В этом сезоне она отвратительная. До сих пор ежедневно идет снег, холодно. Говорят, даже в районе Тьянгбоче еще не распустились цветы. Вам, наверное, уже сказали, что в Катманду лишь несколько дней назад открылись горы — месяц их там не видали. Это внизу, а на маршруте условия сверхтяжелые — заснеженность, ветер и очень сильный холод. Создается впечатление, что в этом году нет предмуссонного периода, благоприятного для восхождений. Условия, близкие к зимним.

Я говорю это для того, чтобы стало ясно: ребятам приходится работать в тяжелейших условиях. Маршрут, как мы и ожидали, технически сложный даже для нормальных высот. Много участков высшей категории сложности. Убежден, что этот маршрут (если его не повторит кто-нибудь в следующем году, когда будут еще целы наши веревки) долго не пройдет ни одна группа. И если мы его одолеем, это будет действительно новое слово в высотном альпинизме.

Все участники работают на пределе возможностей: только так можно одолеть этот маршрут. А они, возможности, не у всех одинаковые.

В условиях, когда число выходов должно быть ограниченным, чтобы люди выдержали до конца, на первых порах не все справлялись с заданиями. Группы сократились из-за заболевших, а дело должно двигаться неукоснительно — иначе невозможен успех. Должны были появиться сильные лидеры, которые показали бы всем, что можно работать с запланированными заданиями. Такими лидерами оказались сначала двое — Мысловский и Балыбердин. Они, когда это стало необходимо, выполняли работу за четверых. Но надо было, чтобы в каждой группе появился такой лидер, способный доводить дело до конца. Иначе недоработка на выходе одной группы срывала все дело.

Итак, когда дорог был просто каждый участник, способный работать на высоте, не говоря уже о лидерах, я должен был либо слепо руководствоваться директивой и снять с работы одного из выявившихся лидеров и тем самым вывести из строя целиком одну группу (в ней оставалось в то время только двое полностью трудоспособных), либо исходить из здравого смысла, условий на месте и интересов основной задачи (опасность для здоровья Мысловского здесь такая же, как и у других). Я, естественно, выбрал второй путь, и менять решение не могу и не вижу оснований. Очень прошу до окончания работы не возвращаться к этому вопросу. Сейчас наступила ответственная фаза и надо сосредоточиться не на полемике по уже решенному делу, а на очень трудных моментах сегодняшней работы: все дается нам с огромным трудом. И сейчас я опять выпускаю связку Мысловский — Балыбердин.

Предвидеть заранее, что они составят основную двойку на этом этапе работы, мы, конечно, не могли. Это уже просто естественный отбор, который, как всегда, происходит в тяжелейших условиях”.

Ильдар Азисович все понял. Больше к этому вопросу никто не возвращался. Никто, кроме, наверное, нас с Эдиком. А вот теперь, ожидая вестей сверху, я думаю, что этот пресловутый запрет висит над ним как дамоклов меч и мешает спокойно работать.

Они вышли из базового лагеря 27 апреля с заданием обработать участок от 8250 до 8500 метров и установить лагерь-5, а если после этого хватит сил — выйти на штурм вершины. Оба проделали огромную работу и с чистой совестью могли сегодня утром начать спуск, но пошли вверх. И как бы ни было им трудно все эти дни, мы с Анатолием Георгиевичем верили, что так и поступят два этих очень разных, ярких человека, которых объединяет лишь высочайшее чувство ответственности и редкое умение “выкладываться” — отдавать всего себя без остатка, когда это нужно. А это бывает очень трудно делать изо дня в день, да еще когда тебя никто не видит! Когда почти все время под тобой многокилометровая пропасть. Когда ветер и стужа выдувают из тебя все живое и стремятся сбросить вниз. Когда любой неверный шаг... — но об этом не думают. Когда короткий сон — не сон, а не приносящее отдыха забытье. Когда каждое движение (высота!) требует неимоверного напряжения. И когда к тому же никто не пожурит и ничего не скажет, если ты не выдюжишь и уйдешь вниз.

Итак, в 15.35 они начали спуск с вершины. А вскоре Володя понял, что сил у них может не хватить. У Эдика кончался кислород. Сам Балыбердин днем всегда работал без кислорода.

Около 17 часов вновь заработала рация. Балыбердин вызвал базу. Его слушала и группа Валентина Иванова, уже поднявшаяся к этому времени в лагерь 5. Володя информировал, что движение происходит чрезвычайно медленно. Если дело пойдет так и дальше, то не исключена холодная ночевка. Это уже был сигнал тревоги. Холодная ночевка вконец вымотанных людей, на высоте 8500 метров, без кислорода — практически невозможное дело. Вот отрывок записи этого сеанса связи.

Балыбердин. Я думаю, что до восьми тысяч четырехсот метров мы не спустимся. Вышли бы навстречу с кислородом, что ли. И если есть у вас возможность, то что-нибудь горячее, чай какой-нибудь. Как поняли?

Иванов. Хорошо, мы сейчас что-нибудь сообразим.

Тамм. А где вы сейчас? На сколько вы от вершины спустились?

Балыбердин. Я оцениваю высоту восемь тысяч восемьсот метров.

За два часа они спустились только на пятьдесят метров! На равнине это эквивалентно примерно одному шагу в минуту.

Тамм. Понял, понял. Как идет Эдик?

Балыбердин. У него кончается кислород.

Трудно не оценить деликатность ответа!

Тамм. Ясно, ясно! Имей в виду, что мы все время на связи, но главное — с Валей связь поддерживай.

Разговор между Таммом, Балыбердиным и Ивановым продолжался еще некоторое время, потом база вызвала Иванова.

Тамм. Валя, одной двойке надо выходить вверх. Второй, может быть, пока не двигаться. Запас кислорода взять из расчета спуска двоих. Как понял?

Иванов. Понял.

Кислород в баллонах был основным грузом, который каждая группа, ценой больших усилий, выносила в верхний лагерь для того, чтобы идти затем на вершину. Кислород был здесь основной ценностью и дефицитом. Группе, выходящей навстречу первой двойке и спускающейся с ней, не должно было хватить кислорода (даже если останутся силы!) для того, чтобы вновь пойти потом на вершину. И это понимал, конечно, Балыбердин.

Балыбердин. Мне, видимо, кислорода не надо. Мне бы попить или поесть что-либо горячее, слегка так, восстановить силы.

Тамм. Володя, это пока, а позже нужен будет кислород. Сэкономишь — очень хорошо. А немножко подпитаться нужно. Сложно будет спускаться, а если ночь холодная — совсем трудно будет.

Молчание.

Балыбердин. Валя, решайте сами, а мы пока продолжим спуск.

Темнело. Вскоре Балыбердин вышел на связь и узнал, что двойка Бершов — Туркевич движется к ним с кислородом, питанием и медикаментами. Володя беспокоился, что они могут разминуться в темноте, из-за ветра не услышать друг друга. Удалось связать их с Бершовым, и с тех пор все затихло.

Почти два часа от них ни звука. Я мотаюсь по лагерю и не могу отвести глаз от далекого предвершинного гребня. Как и луна, он время от времени пропадает в жутком вихре несущихся там облаков. Кое-кто уже потянулся из “кают-компании” к своим палаткам. Очередной раз дойдя до “кхумбалатории”, собрался развернуться, когда наконец-то шипение прекратилось. Раздался голос Балыбердина. Он заметно торопился. Сразу же попросил отвечать без задержки, так как “питание сейчас сядет и связи не будет”. Сообщил, что они встретились, получили горячее и кислород. Теперь могут идти вниз сами. Потом неожиданно передал, что Бершов просит разрешить их двойке подняться на вершину: “Она здесь, рядом”.

Промелькнула мысль: “Тоже мне, придумали! До лагеря-5 уставшей двойке еще идти да идти. Нельзя считать, что критическое положение миновало, ведь впереди ночь. А они — вверх!” Пока все это еще прокручивалось в сознании, ответил: “Нет!” И тут услышал голос Сережи Бершова, прервавшего Балыбердина: “Евгений Игоревич, почему нет, сейчас луна светит и ветер стих. Мы быстро наверх — и догоним ребят”.

Действительно, почему нет? Надо подумать, но все время мешает, просто давит мысль, что связь сейчас может прекратиться. Чувствую, что кто-то, услыхав наконец разговор, подошел и стоит рядом. Кажется, это Кононов. Так почему же все-таки нет? Допустим, они спускаются в пятый вчетвером, а там еще двое. Шесть человек в маленькой палатке. Двое из них предельно уставшие и беспомощные. Это не отдых перед тем, как одним продолжить долгий спуск, а другим идти на штурм. А кислород! Хватит ли его? Если первая двойка, как они говорят, спустится сама, то можно успеть отдохнуть, пока вернутся с вершины Бершов и Туркевич. А там уже будет время выходить вверх Иванову и Ефимову. В палатке вновь останутся четверо. Так же, как и мгновением раньше, это только “варилось” в голове и окончательно не созрело, когда задавал Бершову вопрос: “А сколько у вас кислорода?” Он ответил сразу: “По триста атмосфер на каждого”.

Все стало на свои места — имеет смысл идти к вершине. Они получили “добро”.

Итак, первое действие премьеры, которая подготавливалась всей труппой с таким трудом, еще не закончилось, а второе — началось. Не было никаких мыслей о том, что это будет первое ночное восхождение (в чем ” до сих пор не уверен), ни тем более об ответственности за столь спорное решение. Анатолий Георгиевич, когда я рассказал ему о переговорах, как всегда в таких случаях, поддержал меня. Подобное единство взглядов было очень существенно для работы всей экспедиции.

Наши переговоры состоялись в 21.30. Примерно в 22.30 дежурные у рации и я в своей палатке слышали вызов: “База, база!” Потом еще раз. И все кончилось до утра, до плановой связи в 8.00. Казалось, мы начали привыкать и во сне прослушивать эфир. Правда, сном можно было назвать только те короткие периоды, когда побеждала мысль: “Все хорошо, просто у них питание рации село”.

А в это время двойки встретились на предвершинном гребне, после того как спускавшиеся прошли фирновые участки. В скупом и обманчивом свете луны таинственным казался гребень, сложенный из плит черепичного строения. Он не очень сильно изрезан, однако оба склона, особенно обращенный в сторону Непала, круты и опасны. Эти склоны — как черные бездонные колодцы, из которых то выдувается со свистом снежная крупа, то слышится зловещий, с большими перерывами, стук уходящих вниз камней,— неотступно сопровождают идущих. И холодно, страшно холодно.

Предельно замученными и замерзшими казались Эдик и Володя. Их продвижение замедлялось не только отсутствием сил. Выходя утром на штурм, они взяли лишь самое необходимое, а поскольку погода была хорошей, оставили кошки. К вечеру пошла снежная крупа, и, сухие днем, скальные плиты превратились теперь для них в ловушку,— приходилось идти только с попеременной страховкой. От этого оба еще больше промерзали. И все же встреча с друзьями, горячее питье, которое под пуховками принесли Сережа Бершов и Михаил Туркевич, и, конечно, кислород, как посчитали все четверо, достаточно восстановили силы первой двойки. Безусловно, Сережа с Мишей казались по сравнению с ними свежими и энергичными. Разгоряченные подъемом, воодушевленные, они стремились вверх, при условии, что их помощь сейчас больше не нужна. Со своей стороны Балыбердин и Мысловский тоже очень хотели, чтобы ребята попытались выйти на вершину. Это снимало с них груз моральной ответственности (не существующий на самом Деле): они прекрасно понимали, что для этих двоих повторный подъем сюда, для выхода на вершину, исключен. У Бершова и Туркевича было предусмотрено все необходимое. Покидая лагерь-5, они знали, что в этом их единственный шанс выйти на вершину, хотя не исключали ситуации, при которой и мысли такой не возникнет, — если нужна будет постоянная помощь и опека первой двойке. Поэтому и не просили раньше времени разрешения на штурм вершины.

Теперь, получив “добро” и уточнив у Володи детали дальнейшего подъема, они устремились вверх.

Вызов “База, база!”, который мы слышали примерно в 10.30, был безуспешной попыткой сообщить радостную весть о победе. Поняв, что рация на таком морозе работать не будет, они прекратили вызывать базу и попытались сфотографировать друг друга при лунном свете. Но сколько можно простоять неподвижно в таких условиях?! (Попытки хоть что-нибудь увидеть на этих снимках, несмотря на все старания специалистов, не увенчались успехом.) Пробыв на вершине двадцать пять минут, Бершов и Туркевич, по примеру первой двойки, привязали к треноге пустой кислородный баллон, вымпелы-сувениры и начали спускаться. Неожиданно для себя они очень скоро догнали Володю и Эдика. Те практически не сдвинулись с места. Надо было организовать их спуск. В таком состоянии, да еще без кошек, они не могли сделать этого самостоятельно. Помощь, оказанная им двумя часами ранее, не дала желаемого результата.

Началось медленное, изнурительное движение. По маршруту спуска между Мишей и Сережей растягивалась перильная веревка — 45 метров. Пристегнувшись к веревке и придерживаясь за нее, вниз уходили Эдик и Володя. Потом опять работала вторая двойка, опять на очередном участке спуска натягивались перила — и все повторялось вновь. И так много часов кряду. Временами, когда луна исчезала в облаках, приходилось двигаться в полной темноте. Ближе к утру луна скрылась совсем — работать стало еще труднее и опаснее. Но останавливаться нельзя; это был бы конец. Истекали сутки с тех пор, как первая двойка покинула лагерь-5. Оба были уже почти в невменяемом состоянии. Спасало только однообразие движения. Сережа Бершов отдал свой кислород и спускался теперь без маски. Около шести часов утра 5 мая они наконец добрались до палатки. Валя Иванов и Сергей Ефимов были уже готовы выходить им на помощь. Позже Балыбердин записал в своем дневнике, что так близко к концу он еще никогда не был. Друзья помогали ему влезть в палатку, когда силы, казалось, покинули его совсем.

И вновь возникает вопрос: где же предел человеческих возможностей? Всего через несколько часов все четверо продолжили спуск и еще два дня шли до лагеря-1, на отметке 6500 метров. Очень скоро Володя восстановился настолько, что никакая помощь ему уже не требовалась. Для Эдика же эти два длинных дня продолжали быть днями испытания духа и воли. Руки были обморожены. Кончики пальцев почернели, местами лопнула кожа. Они болели сами по себе, не говоря о мучениях, вызываемых рукавицами. А надо было спускаться по сложным и крутым скалам, пользуясь непрерывной цепочкой веревочных перил. Четыре километра веревок, на каждые пятьдесят метров минимум по три крюка, то есть минимум три раза надо этими руками отстегнуть и вновь пристегнуть страховочный карабин. Все четыре километра надо крепко держаться этими руками за жумар (Специальное устройство для подъема по страховочной веревке). Надо терпеть и терпеть. Никто не мог ему в этом помочь, никто не мог за него (этого он не хотел допустить) перестегиваться и держаться.

Во всем же остальном ему непрерывно помогали Сережа Бершов и Миша Туркевич. И конечно Володя Балыбердин.

Когда Эдик добрался до палатки, он не мог уже ничего делать сам. Ни разуться, ни переодеться, ни поесть, ни залезть в спальный мешок. Становился капризным, как ребенок. Но это никого не выводило из равновесия: дневной работой он заслуживал большого снисхождения.

Бершов и Туркевич сделали все, что было необходимо. Оба достойны высшей похвалы. Их выдающиеся способности скалолазов были хорошо известны и раньше. Здесь же, действуя все эти дни просто замечательно, они доказали, что являются и исключительно сильными альпинистами. В Сереже, спокойном, мягком и в то же время решительном человеке, никогда не теряющем чувства собственного достоинства, можно было заранее увидеть все те качества большого человека и альпиниста, которые так ярко проявились на Эвересте. А вот Миша — приятно удивил. Я не относил его к числу сильных альпинистов. Компанейский, веселый парень — это да. Но бывает несдержан, не всегда контролирует себя. Таким он мне представлялся. И это подтверждалось вначале, когда ему тяжелее многих давалось “врабатывание”. Уставая, он готов был раздувать, и казалось с удовольствием, досадные для нас неурядицы, встречавшиеся на начальном этапе. Вместо спокойного анализа и поиска путей исправления ошибок готов был винить всех и каждого. А тут, в решительный период, когда надо было зажать себя и действовать, несмотря ни на что, он сработал отлично во всех отношениях. Молодец!

А в базовом лагере в эту ночь, после того как рация донесла неизвестно чей вызов, сон отступал под напором тревожных мыслей, вспоминались события прошедшего дня. Рано утром мы провожали на восхождение Лешу Москальцова и Юру Голодова. Назавтра должны уйти их напарники — В. Хомутов и В. Пучков — последняя связка восходителей. Остальные двойки уже в пути. Завтра почти весь спортивный состав экспедиции образует непрерывную цепочку групп, двигающихся к вершине и подстраховывающих друг друга.

Поеживаясь не то от холода, не то от раннего подъема (так уютно было в теплом спальном мешке), мы небольшой группой столпились около Леши и Юры. Без особого аппетита (утро, волнение) они позавтракали. Для уходящих на гору готовятся заказные блюда, и мы, провожающие, пытаемся угадать и выполнить мельчайшие их желания. Наша группа уже сработалась — провожаем на вершину шестую двойку. Стараемся не очень шуметь: большинство в лагере еще спит. Кто-то из шерпов, как всегда в торжественный момент выхода наверх, зажигает ритуальный огонь. Хвойные ветки горят в молитвенном очаге, сложенном рядом с “кают-компанией”. Сквозь легкий благовонный дымок виден ледопад — первое препятствие на пути уходящих. Кругом все сковано ночным морозом, только наш флаг на радиомачте бьется на ветру.

Последние рукопожатия, ненужные, но неизбежные слова напутствия, раздражающий в таких случаях микрофон киношников — все сразу становится показным. Ребята ушли. Наша стайка долго не расходится. Трудно оторвать взгляд от удаляющейся двойки. Но вот они скрылись за дальними сераками. Успеха вам!

Незадолго до утренней связи, во время которой проводился опрос групп, меня вызвал Голодов. Прошло менее двух часов после расставания. Такие группы обычно не включались в опрос до двухчасовой связи. Мы решили, что он хочет дать информацию о состоянии дороги через ледопад. Наверное, нужны ремонтные работы.

Вот что последовало за этим:

Голодов. Евгений Игоревич, здесь, при выхода на плато, Леша упал с лестницы в трещину. Подвернул ногу. Я сейчас его вытащил, он наверху. В общем, все нормально. Он не так сильно подвернул ногу. Вероятнее всего, мне сейчас надо с ним спускаться. Как поняли меня?

А ты волнуешься, Юра. Сильно волнуешься, до голосу слышно.

Тамм. Понял тебя. Навстречу выслать людей? Голодов просил прислать Трощиненко и врача Орловского, сказал, что Леша Москальцов из трещины вылез практически сам — он “его только подтягивал”. Упал Леша потому, что вырвались перила — перемерз и сломался фирновый крюк. Условились о дальнейшей связи.

Наверх вышли Трощиненко и Пучков. Готовились Орловский и Хомутов.

После того как окончился опрос и мы узнали, что Мысловский с Балыбердиным идут к вершине, состоялся второй разговор.

Голодов. Ситуация несколько хуже, чем я ожидал.

Тамм. Хорошо, сейчас к вам выходят. Как ты думаешь, нужно что-нибудь, чтобы нести его, или нет?

Договорились, что наверх поднимутся четыре человека и там, где необходимо, будут транспортировать Лешу на спинах. Чтобы Орловский, наш врач, точнее представлял ситуацию, я попросил Юру описать состояние пострадавшего.

Голодов. Свет Петрович, общая картина такова. Я не прощупывал, мне это и не надо делать, но у него, наверное, подвернута лодыжка. И еще он очень здорово ударился переносицей. Сильное кровотечение. Я сделал два тампона, но это не помогло. Сейчас сделал холод. Думаю минут десять подержать холод. Как меня понял?

Свет Петрович дал необходимые указания, велел уложить Лешу поудобнее, укрыть, не двигаться до его прихода. И ушел на ледопад.

Позже Орловский сообщил, что у Леши, по-видимому, сотрясение мозга и его надо нести на носилках. На ледопад ушли все, кроме кухонных рабочих, офицеров связи и радиста. Я тоже был прикован к радиостанции: все на маршруте и на транспортировке пострадавшего, и в любой момент могла возникнуть необходимость скорректировать действия групп.

В районе полудня Лешу принесли и уложили в палатке.

Вид у него был страшный. Переносица, весь левый глаз и часть лба — сплошная фиолетово-черная гематома. В единственном открытом глазу неимоверная тоска. Встречаться с ним взглядом мучительно. Страдал он не от боли. Так нелепо, по собственной оплошности рухнула великая мечта. Рухнула, когда кончились изнурительные выходы на обработку маршрута и когда было столько сил и уверенности в себе. С каким воодушевлением и задором выходил он утром из лагеря! II вот — все. И ничего уже невозможно изменить. Время от времени слезы текли у него из правого глаза. Какими же они должны быть горькими!

Утешение, что главное — это жизнь, которую он сегодня, по счастливой случайности, сохранил, пролетев пятнадцать метров, было для него непонятным. Кто думает об этом, когда жизнь уже сохранена? А вершины, вершины-то не будет!

Начальный диагноз подтвердился — сотрясение мозга. Все остальное пустяки. Транспортировки в Катманду не требовалось. В таком состоянии главное — длительный покой.

Хомутов получил команду утром выходить на восхождение, но уже в тройке — он. Пучков и Голодов. Цепь атакующих должна сомкнуть ряды.

С того момента, как Свет разрешил общаться с Лешей, и до последнего дня существования базового лагеря его палатка стала самой посещаемой. Лешу не оставляли одного. К нему сразу же приходили все, спускавшиеся сверху. К нему несли все новости. Это было естественно: Леша, наш Леша оказался в такой беде. Всем хотелось отдать ему часть своей вершины, своей радости, которая была бы невозможной без его труда и лишений.

Вот таким необычным и тревожным было начало первого из шести дней. А конца у него не было — он слился для нас с началом следующего.

Утром Бершов вышел на связь, но слышимость была отвратительной. Пришлось Эрику Ильинскому из лагеря-2 вести ретрансляцию.

Ильинский. База! Туркевич и Бершов вчера совершили восхождение. Балыбердин и Мысловский в тяжелом состоянии спускаются вниз. Надо, чтобы третий лагерь был свободен.

Тамм. Спроси, пожалуйста, нужно выслать отсюда врача или достаточно того, что там будете вы?

Ильинский. Нужна консультация врача. А Мысловского и Балыбердина сопровождают Туркевич — Бершов.

Около часа длилась консультация, и все это время переговоры велись через Эрика. Стоило ему во время длительного диалога упустить какую-нибудь деталь, тут же вклинивался кто-то из участников других групп и вносил уточнения. Все, кто был сейчас на маршруте на высотах от 5300 до 8500 метров, напряженно слушали и готовы были в любой момент прийти на помощь.

Свет Петрович преобразился. Куда делась его внешняя беспечность! Скрупулезно и спокойно требовал он повторять указания. Хотел убедиться, что они правильно поняты там, наверху. Указания были четкими и конкретными.

Мы привыкли к Свету — балагуру и острослову. Он неистощим на шутки. Одного из наших шерпов, работника кухни, мучил больной зуб. Свет его удалил (для пациента это было первое в жизни знакомство с врачом) и сказал, чтобы отныне тот за столом подавал блюда сначала ему, Свет Петровичу, а уже потом — начальнику. Иначе больной зуб будет вставлен обратно. Это привело беднягу в страшное смятение: богатый опыт предыдущих экспедиций приучил его к строгой субординации.

Многие участники просили Орловского помочь избавиться от кашля. Сильный и сухой до крови, он мучил почти всех. Свет понимал, что ничего кардинального сделать невозможно — наверху морозный воздух и глубокое учащенное дыхание ртом. Когда просьбы становились излишне настойчивыми, он предлагал принять слабительное: “Будете бояться кашлять”. Но как только дело принимало серьезный оборот, Свет Петрович проявлял твердость. Чувствовалось, что дело берет в руки человек, обладающий большим профессиональным опытом и мастерством.

Фрагменты радиоконсультаций:

Орловский. Сережа, можешь ли ты сделать укол?

Бершов ответил, что может. Орловский. Нужен жидкий гидрокортизон! Сначала флакон потрясите, чтобы на дне не было осадка. Абсолютно! Каждому ввести нужно по половине флакона в мышцу. В ягодицу или в дельтовидную мышцу, в плечо. Прямо сейчас это надо сделать. Как понял?

Ильинский. Понял! Сережа, надо гидрокортизон, прямо сейчас, ввести им в задницу по половине флакона. Как понял?

Валиев. Эрик, Эрик! Это Казбек. Ты не сказал ему, что надо разболтать гидрокортизон до конца, что бы он был без осадка. Слышишь?

Ильинский. Сережа, Сережа, ты слышал? Надо этот флакон трясти, пока там осадка не будет.

Орловский. Эрик, сейчас гидрокортизон нужно положить под мышку тому, кто будет делать укол. Прямо под мышку, за пазуху, чтобы он стал комнатной температуры. Теперь такой вопрос: если там шприц только один и игла только одна, то сделать укол одной и той же иглой обоим. Там в маленьком пузырьке из-под пенициллина — спирт. Если не окажется спирта — пролился или еще что, — то делать просто, без спирта. Если все понял, то я передаю Евгению Игоревичу.

Тамм. Эрик, передай сначала указания Света наверх, потом продолжим с тобой.

Ильинский долго вызывал лагерь-5. Потом передал на базу, что, по-видимому, наверху село питание рации.

Тамм. Казбек! Ты на приеме?

Валиев. Да, прием.

Тамм. Попробуй ретранслировать последние указания Орловского.

Валиев пытался вызвать лагерь-5. Даже Иванов с западного гребня делал попытку помочь. Но 5-й молчал.

Тамм. Казбек, у вас аптечка при себе?

Валиев. Да, и здесь еще аптечка четвертого лагеря.

Тамм. Да, правильно. Значит, так, берите все, что нужно, чтобы выполнить указания, которые давал Свет Петрович. Возьмите кислород — полную загрузку — и поднимайтесь двойкой в четвертый лагерь. Обязательно все аптечки с собой и постоянно связывайтесь с нами. Возьмите запасное питание для их рации — оно в вашем лагере. Как понял?

Валиев. Вас понял.

Тамм. Только не перегружайтесь! Аптечка, кислород — и поднимайтесь.

Валиев. Вас понял. Выходим в четвертый лагерь с аптечками и кислородом.

Тамм. И еще — время от времени вызывайте пятый лагерь и говорите, что вы идете им навстречу. Все понятно?

В лагере-5 Бершов выполнил все указания Орловского. Мысловский и Балыбердин получили необходимые инъекции, таблетки и начали спускаться. Одновременно в лагерь-4, не дожидаясь своих напарников, вышли с дополнительными медикаментами Казбек Валиев и Хрищатый. Валера Хрищатый считался у нас опытным лекарем (он выполнял эту обязанность в группе алмаатинцев). Хотелось, чтобы он оценил состояние ребят. При этом, правда, сохранялся дневной разрыв между двойками группы Ильинского. Теперь, чтобы соединиться с товарищами, Хрищатый и Валиев должны будут ждать их в верхних лагерях и тратить драгоценный кислород.

Закончив переговоры с Валиевым, вызвал Иванова. Валя сообщил, что они вышли из лагеря-5 около шести часов утра. Двигаются уже по западному гребню. Продолжая связь, вновь прошу ответить лагерь-2.

Тамм. Эрик, как у тебя подопечные шерпы? Идут наверх?

Ильинский. Мы сейчас позавтракали. Собираемся идти. Но я теперь не знаю, как быть нам-то. В свете освобождения лагеря-три.

Тамм. Вам подниматься в третий, как предполагали. С полной загрузкой. Обязательно возьми запасное питание к рации. Вопрос, как быть с лагерем-три, решим, когда будет ясно, как вы поднимаетесь и как будут развиваться события. Как понял?

Ильинский. Понял вас, понял. А как это предположительно? То есть мы поднимемся и назад вернемся?

Тамм. Может быть, и так, но, вероятнее, вы двое останетесь. В лагере-три можно и вшестером расположиться. Шерпы уйдут (если вообще дойдут). Вы двое останетесь, и еще четверо спустятся.

Ильинский. А Казбек как?

Эрик хотел понять, соединится их группа сегодня или нет.

Тамм. Казбек останется в четвертом. Сейчас важно было сохранить между двойками наверху минимальный интервал, чтобы подстраховка была действенной. И на этот раз шерпы не смогли подняться до лагеря-3 и ушли вниз.

Теперь оставалось ждать сведений от двойки Иванова с вершины. Эта двойка не вызывала сейчас опасений. Валя и Сергей Ефимов надежные, опытные альпинисты, побывавшие в горах во многих переделках. Правда, здесь, во время первых выходов, я ожидал от них большего. Сережа задержался с караваном, пришел в базовый лагерь позже других (вместе с Е. Ильинским), немного переболел, и его трудности были понятны. А почему медленнее, чем хотелось, входил в работу Валя— неясно. Ему бы чуть побольше физической силы, чуть побольше азарта! Но теперь оба после хорошего отдыха внизу работают нормально, как и подобает корифеям.

Валя человек обстоятельный и колючий. Ко всему подходит серьезно, его действия обдуманы и выверены. Вероятность сбоя в его работе мала. Сережа не менее обстоятелен. Привык готовить восхождения своими руками, каких бы мелочей это ни касалось. В его внешности — высокий, худой и рыжеволосый, — несмотря на ее несомненную привлекательность, нет ничего говорящего о мужестве, силе и воле этого человека. Но без этих качеств невозможно быть руководителем на таких маршрутах, которые пройдены им в наших горах. Наиболее характерная его черта — изобретательность, стремление к созиданию нового.

В 13.20 они были на вершине и вызвали базу.

Тамм. Валя, Валя, как слышишь?

Иванов. Отлично.

Тамм. Поздравляю вас, поздравляю. Сколько у тебя кислорода осталось?

Иванов. По целому баллону.

Тамм. Когда думаете начать спуск?

Иванов. Отснимем панораму и пойдем. Мы вышли на вершину минут пять, десять назад. Из лагеря вышли поздно. У нас все время развязывались кошки, поэтому шли медленно. Как поняли?

Тамм. Понял тебя, понял, Валя. Больше не задерживаю. Жду вас на связи днем и обязательно в восемнадцать часов. Потом Ю. Кононов попросил Иванова сказать несколько слов для печати. И тут, неожиданно для всех нас и, наверное, для себя. Валя сказал замечательные слова:

“С этой самой высокой трибуны мира мы хотели бы поздравить весь коллектив нашей экспедиции с большим успехом, с огромной проделанной работой. Такие маршруты ходятся нечасто и посильны только действительно хорошим спортсменам. Я хочу поздравить всех наших альпинистов всего Советского Союза, которые долгие годы упорно ждали этого успеха в Гималаях. Я хочу поздравить всех наших радиослушателей, всех, кто хотел нам успеха, помогал в проведении и подготовке этого огромного мероприятия. Всем им огромное спасибо! И еще я хочу подчеркнуть, что это восхождение мы посвящаем шестидесятилетию образования нашего великого государства”.

Сказать такие слова, стоя изнуренным на высоте 8848 метров, можно только, если они идут от сердца, если сами рождаются. В них выражено все, что чувствовали, даже не всегда сознавая это, все, кто был на стене Эвереста и в базовом лагере.

Они спустились в лагерь-5 к 18.00. Шли долго: у Сережи сломалась кошка, и пришлось двигаться с попеременной страховкой. Шли и удивлялись: как могли здесь спускаться ночью, без кошек Эдик и Володя? Крутые плиты занесены снегом. Скользко, а слева и справа, далеко под ногами, ледники Непала и Тибета.

День кончался. Все группы заняли свои места: Иванов — Ефимов в лагере-5; Валиев — Хрищатый в лагере-4; Мысловский — Балыбердин, Бершов — Туркевич, Ильинский — Чепчев в лагере-3; тропка Хомутова в лагере-1. Завтра рано утром все вновь должно прийти в движение. А пока, кажется, предстоит спокойная ночь и можно коротать вечер в “кают-компании” за “Эрудитом”.

6 мая выдалось спокойным (это не относится к погоде). Первая четверка восходителей и Валя Иванов спустились ночевать на ледник, в лагерь-1. Серея: а Ефимов остался во втором, на высоте 7350, с поднявшейся сюда группой Хомутова. Сережа не хотел быстро терять высоту — привыкал к большим давлениям (это на семи-то тысячах!). Казбек и Валера Хрищатый вышли на старт — лагерь-5. Ждать свою вторую двойку им теперь не имело смысла: в лагерях-4 и 5 тратить для этого кислород нельзя. Назавтра они готовились к штурму.

Немного настораживала только двойка Ильинский— Чепчев. Сегодня они поздно вышли наверх из лагеря-3. Очень поздно. Некоторую задержку можно объяснить большой толчеей в двух не очень удобно поставленных палатках лагеря-3: там ночевало сразу шесть человек! Высота 7850 метров, а надо и приготовить завтрак, и надеть все доспехи, и сложиться. Быстро это не сделать, когда негде повернуться да, кроме того, каждый привязан коротким репшнуром к общей страховочной веревке, чтобы ненароком не улететь. Из этой двойки первым вверх по перилам ушел Эрик Ильинский. Во время дневной связи он сообщил, что остановился и ждет Чепчева: “Я где-то на шестой веревке, но меня беспокоит, что я не вижу Сережи сзади себя. Мы договорились, что он выйдет попозже — на полчаса, час. Я иду уже два с половиной часа, и разрыв уже большой”. Потом Эрик сказал, что чуть раньше разминулся с Ивановым и Ефимовым, которые ушли вниз, в лагерь-3. Я сразу же начал их вызывать. Иванов ответил: “Мы находимся уже в лагере-2. Чепчев очень долго собирался. Такое впечатление даже было, что у него горняшка. Он вышел примерно полчаса назад, может быть, меньше”.

Ильинский (он слышал Иванова) прокомментировал это так: “Меня это волнует. Я сам доберусь до лагеря уже затемно, а он и не знаю когда”. Через некоторое время он добавил: “Я его дождусь, увижу внизу. Если он плохо себя чувствует, то пойдет вниз. А мне как быть в этой ситуации?” Мы условились о дополнительной связи в 16.00.

Странно, Сережа до сих пор очень хорошо переносил высоту и отлично работал.

Эрик ждал долго, пока внизу на перилах появился Сережа. Тот постепенно разошелся, и в лагерь-4 они поднялись уже вместе. Но добрались до него поздно, заставив сильно поволноваться всех ожидавших с ними связи.

Вечером и ночью наверху шел снег, мело. Рано утром 7 мая Валиев и Хрищатый покинули палатку ла-геря-5. Кругом все серо, сильный ветер. Он моментально выдул накопленное за ночь тепло. Особенно неуютно Валере: он не надел пуховые брюки, побоялся, что будут излишне стеснять движения. Валера шел без кислорода. Он не пользовался им все эти дни и хотел попробовать свои силы и дальше.

Когда добрались до западного гребня и стена Эвереста перестала защищать их, ветер чуть не сдул обоих со скал. Чуть не увлек в полет на трехкилометровой высоте над угадывающейся внизу долиной Молчания (верхняя часть ледника Кхумбу). В грохоте и свисте ничего нельзя было разобрать. Потоки ветра не давали возможности дышать — либо забивали рот, либо, создавая разрежение, высасывали из легких все, что там было. Стужа вколачивалась ветром в тело, проникая даже сквозь пуховую амуницию Казбека.

У них хватило мудрости и мужества повернуть обратно. В 8.00 сообщили на базу, что вернулись в палатку. Мы договорились, что двойка повторит попытку штурма в любое время суток, как только уляжется ветер. Надеялись, что к вечеру он стихнет и будет луна. Сидеть же долго в лагере-5 нельзя — не хватит ни запаса кислорода, ни сил: на такой высоте они быстро тают даже в покое. Началось ожидание. В пуховых мешках ребята скоро отогрелись. Временами наваливалось забытье. Но даже при этом не переставали вслушиваться в гул ветра — не затихает ли?..

...А базовый лагерь ждал первых победителей. Бинокль не висел сегодня на месте. Кто-то пытался различить движущиеся точки в нагромождениях ледопада. Когда наконец их заметили, не выпускали из поля зрения до тех пор, пока фигурки идущих помещались в окуляре.

И вот четверка одолевает последние метры подъема к лагерю — подъема на длинном пути спуска к обычной жизни. У кого-то из них еще будут победы и в горах, и в жизни. Но те победы никогда не затмят этой. Она навсегда останется их главной победой.

Для встречи мы не смогли придумать ничего, кроме обычного ритуала. Но зато наши объятия, рукопожатия и взгляды должны были говорить (и говорили!) о многом. В них, с обеих сторон, было сказано здесь больше, чем на любом мыслимом торжестве.

Потом они, измученные, сидели за столом. Потрепанные рюкзаки загромождали вход в “кают-компанию”. Внутри толкались все, кто был в лагере,— наши и непальцы. Все!

Ребята рассказывали скупо. И пили, пили, пили. Их высушенные тела требовали влаги. Их осипшие голоса стали похожими, а лица сияли. Чуть опухшее, даже одутловатое лицо Сережи Бершова, — на нем выделяются и притягивают к себе смеющиеся, радостные глаза. Мишино лицо черно, как его шевелюра и борода, — он еще больше стал походить на цыгана. Только теперь не на молодого и задорного, а на очень уставшего и повзрослевшего. Эдик Мысловский осунулся больше других, или это так кажется: он был объемнее остальных до выхода. В сухом, заостренном лице Володи Балыбердина что-то от чертика, которого мы привыкли видеть на старых пепельницах. Но сколько в нем счастья! Оно просто струится, стекает, как заряд, с бороды, с носа, бровей над запавшими от усталости глазами. И заряжает? нас.

Дело еще не завершено, многие наверху, но, стоя рядом с ними, мы ощущали только счастье победы. Это было как пророчество. Потом, в другие дни, мы встречали остальных. И каждый раз переживали все заново. Как будто мы снова и снова возвращались домой с ними вместе и это опять была единственная встреча победителей. Мы радовались, ждали новых успехов и не придали большого значения разговору, состоявшемуся 7 мая с Катманду.

Калимулин. Очень хорошо отозвались о вашем восхождении президент Международной федерации альпинизма господин Боссю, англичанин Хант — организатор многих экспедиций в Гималаях. Идут широкие отклики на ваши восхождения. Учитывая, что ожидается дальнейшее ухудшение погоды, будьте очень внимательны, надо все очень хорошо закончить. Надо принять решительные меры, чтобы исключить всякую опасность.

Тамм. Что касается выхода новых групп — это ясно. Мы его отменили, тем более что речь шла только о двойке, которая должна была идти без хорошей подстраховки (имелась в виду двойка Коля Черный — Володя Шопин). Что же касается продолжения восхождения, то мы его будем продолжать. Продолжать будем. Группы на маршруте, и они завершат начатое дело. Завершат.

Калимулин. Понял. Запишите сводку погоды на завтра.

Сводка была тревожной. Предсказывалось ухудшение обстановки.

Калимулин. Улучшения погоды ждать нельзя.

По-видимому, ребятам придется тяжело. Поэтому подумайте еще раз, как быть с ними.

Тамм. Ясно, ясно. Придется тяжело, ничего не сделаешь — это альпинизм.

Во время вечерней связи Казбек сообщил, что прошел час, как они вторично покинули палатку лагеря-5. Погода немного успокоилась. Они уже на западном гребне.

Сначала наверху развиднелось, солнце осветило Гималаи. Горы были залиты охрой, и только долины и сравнительно низкие вершины пропали в сплошной облачности. Постепенно краски внизу темнели, стали синими. Потом совсем черными. Вскоре и большие вершины потухли, и только гребень Эвереста пламенел впереди, зазывая наверх.

Здесь, внизу, мы не сразу заметили, что Эверест скинул белые флаги. Да и гул наверху затих. Хотя недовольное ворчание еще продолжалось. Зная время, затраченное другими двойками на участке от лагеря-5 до вершины, мы ожидали, что не раньше 22.00, но никак не позже полуночи, ребята будут на вершине. Рации вновь работали на приеме.

В этот вечер группа Хомутова поднялась в лагерь-3, а двойка Ильинского — в пятый. На мой вопрос, как чувствует себя Сережа Чепчев, Эрик ответил, что у них все нормально. Возможно, вчерашний эпизод лишь случайность. Правда, рассказы Вали Иванова и особенно Ефимова, который видел Сережу последним, настораживали. Но так или иначе, Эрик с Сережей поднялись в лагерь-5. Учитывая тревожный прогноз, они даже запросили разрешение продолжить подъем к вершине. Разговор, состоявшийся уже после 18.00, ретранслировался через группу Валерия Хомутова.

Тамм. Завтра ожидается усиление ветра. Это подчеркивалось несколько раз. Учитывая состояние двойки Ильинского, вызывающее у меня опасение, не рекомендую им выходить даже завтра утром. Не рекомендую. Вам, группе Хомутова, предлагаю завтра подняться в четвертый лагерь.

Продолжая переговоры, мы условились с Ильинским, что до тех пор, пока утром мы не обсудим с ним ситуацию, они остаются в лагере-5.

...К 22 часам (в который уже раз!) в голове только мысли о ребятах, пробивающихся сейчас к вершине. Рация молчит, а вот Эверест не хочет ей подражать. Временами кажется, что наверху ветер стихает, но потом гул опять усиливается. Гребень все чаще и чаще закрывается облаками.

Странно: все это видишь и слышишь, фиксируешь сознанием, но большой тревоги не возникает. Быть может, потому, что двойка Валиев — Хрищатый всегда вызывала у меня чувство большого доверия и уважения.

Казбек Валиев не производит впечатления могучего, хотя в своей команде получил прозвище “Толстый”, в отличие от постоянного напарника по связке Валерия Хрищатого — “Худого”. Казбек, как правило, спокойный, немногословный и упрямый. Его неброская манера такова, что сразу заставляет верить ему. Поэтому он может быть лидером, тем более в альпинизме, где знает и умеет практически все. Качества лидера сочетаются у него с умением воспринимать указания тех, кто в данный момент им руководит. Эта черта особенно ценна в сборных командах типа нашей экспедиции. Судьба удачно распорядилась, соединив вместе Казбека и Валеру Хрищатого. Внешне совершенно разные, они удивительно подходят друг другу и, по-видимому, испытывают большое удовлетворение” работая в одной связке. Вместе в горах они давно стали родными.

Валера действительно худой, даже тощий, и, на первый взгляд, застенчивый “слабак”. Однако скоро становится ясно, какой это волевой, сильный и интересный человек. Он очень наблюдателен, умеет обобщать наблюдения и делает нетривиальные выводы. С ним полезно спорить и обсуждать возникающие проблемы. Я не раз пользовался этим, пытаясь опровергнуть или подтвердить ту или иную точку зрения. И всегда получал большое удовлетворение от такого общения. Такая пара, казалось мне, справится с серьезной и тяжелой задачей, которую сейчас они решали.

Время шло, а известий сверху не поступало. Ужа минуло 23 часа. Потом полночь. И какие бы надежды на них ни возлагались, тревога все же появилась. Уже не только моя, но и рация радиста включена на прием. Во всех палатках, где есть “воки-токи”, их слушали и время от времени проверяли исправность аппаратуры. Постепенно в этих палатках начали собираться соседи. Разговоры шли, конечно, о посторонних вещах.

В час ночи я не выдержал — назначил ночное дежурство, просил разбудить меня, когда будут новости, и ушел спать. И действительно уснул. Правда, сразу же услышал, что кто-то идет в мою сторону. Окликнул. Оказалось, это Дима Коваленко (он дежурил с Шопиным). Было начало шестого. Только что Ильинский из лагеря-5 сообщил, что ребята не вернулись, я спрашивал, что делать. Пока мы с дежурными ждали повторной связи я узнал, что около двух часов ночи кто-то вызывал базу но слышимости не было. Когда начался разговор с Ильинским, я спросил, не он ли это был. Оказалось, что не он. Значит, Валиев и Хрищатый. По что они хотели передать?!

С Ильинским условились, что их двойка немедленно собирается и выходит наверх. Назначили следующую связь через час, в надежде, что она будет уже с маршрута.

Меня удивило, что Эрик с Сережей еще не собирались — ведь другой команды от нас нельзя было ожидать. Примерно в 6.30 связались опять. Они еще в палатке. Этому могло быть только одно объяснение - высота. Наверное, они не замечали своей медлительности. В 7.30 все то же, правда, на этот раз Эрик сказал, что они уже готовы выходить. Наконец в восемь с небольшим мы услышали:

Ильинский. Ну вот, ребята где-то рядом. Мы сейчас на голосовую связь вышли. Да вот они, уже около палатки. Сейчас с ними чай попьем и, наверное, наверх пойдем.

Тамм. Нет. Это вы подождите. Через полчаса, когда разберетесь, давайте связь. Или давайте так — как только поймете, в каком они состоянии. Не поморозились ли? Возможно, им нужна будет ваша помощь.

Ильинский. Ну конечно, если им надо помогать, то вопрос будет однозначно решен.

Тамм. Рация будет на приеме. Позже Эрик сообщил, что ребята шли так долго из-за тяжелых условий наверху. Вскоре после выхода на гребень ветер вновь усилился и уже не прекращался. Правда, он не был таким свирепым, как утром. Потом облака начало забрасывать и сюда, на гребень. Когда очередной раз туман сдуло, они заметили, что все яркие краски исчезли — солнце зашло даже здесь. В сумерках удавалось различать на скалах только снежные участки. Темп движения упал, и сразу стал ощутим мороз (днем по прогнозу было минус 37 градусов).

В вое ветра можно было объясняться только жестами, но для этого надо было хотя бы видеть друг друга. Потом, когда они поднялись выше, изредка начала пробиваться луна.

8 мая в 1.50 Валиев и Хрищатый достигли наконец вершины. Освещенная луной, она одиноко торчала над облаками, В снегу темнели баллоны, привязанные первыми группами к верхушке треноги. Алмаатинцы присоединили свой трофей к этой своеобразной гирлянде и попытались связаться с нами. Но это было бесполезно—сигнальная лампочка даже не мигнула при включении рации. Больше их ничто здесь не задерживало.

Ближе к утру стало еще холоднее. Облака спускались быстрее, чем они, но луна уже зашла — по-прежнему было темно. Валера просил не останавливаться — он сильно мерз. А Казбеку хотелось хоть чуть-чуть отдышаться: как только начался спуск, он почувствовал боль в подреберье. Она все время усиливалась, мешала двигаться и дышать.

Начало светать. Облачность совсем испарилась. На высоте 8700 метров им посчастливилось увидеть восход солнца. Это могут пересказать лишь очевидцы, которые не только видели, а и осязали все это. Ради таких минут, таких картин, красок, когда даже воздух меняет цвет, можно пережить ночь, которую уготовил им Эверест. Восхищаясь их стойкостью, он теперь одаривал чудом.

Кончился кислород. Вся их одежда звенела, покрытая ледяным панцирем. Маски на лице скрывались в сугробе инея, из которого торчали сосульки. Казбек двигался с трудом. Когда они уже подошли к палатке, боль согнула его, не давая вздохнуть (по-видимому, это была сильная межреберная невралгия).

И вот теперь Эрик передавал нам: Кислород кончился у них часа два-три назад.

Тамм. А обморожения есть?

Ильинский. Есть. Незначительные.

Тамм. Понял. Свет Петрович спрашивает, что именно обморожено. Пальцы, руки, ноги?

Ильинский. Ну, пальцы на руках. Незначительно. Ну, волдыри. В общем, изменения цвета нет.

Тамм. Понял, понял. Значит, так, Эрик! Задерживаться в пятом лагере не нужно. Спускайтесь все вместе. Вам двоим сопровождать ребят вниз, вниз сопровождать. Как понял?

Ильинский. Я думаю, что большой необходимости нет сопровождать ребят.

Тамм. Ну а я думаю, есть, Эрик. Давай так. Сейчас, после пятнадцати-шестнадцати часов такой работы, надо сразу сваливать их вниз. Если даже у них есть там волдыри и так далее, они сгоряча работать смогут, а потом? По веревкам ведь перецепляться надо, значит, начнется длинная история. Так что давайте, сваливайте вниз вместе. Вы их сопровождаете.

Ильинский. Понял вас. Но я вижу по их состоянию, что вообще надобности их спускать нет.

Тамм. Что ж, тем лучше. Значит, будете просто сопровождать, а не спускать. Но одних их отпускать сейчас вниз не стоит.

Ильинский. Ну, понял вас, понял. Одним словом, мы больше уже не лезем на гору. Так?

Тамм. Да, да! Вы сопровождаете ребят вниз — это распоряжение.

Ильинский. Понял.

Мы договорились связаться еще раз через полчаса, когда должен был включиться Хомутов. Надо, чтобы группы обсудили вопросы, связанные с состоянием и обеспеченностью лагерей. Во время этой связи Эрик еще раз поднял вопрос об их возвращении.

Тамм. Эрик! Это я все понимаю. Понимаю, что вы стремитесь наверх. Но ребят одних сейчас отпускать нельзя. Вы должны сопровождать их вниз. Обидно, жалко, но ничего не поделаешь. Решение принято, давайте исполнять. Как понял?

Я очень хорошо понимал Эрика и Сережу. Но никаких колебаний в принятии решения не было. Их желание еще и еще раз обсудить этот вопрос не вызывало раздражения. Им, здоровым и сильным, надо было уходить, когда вершина казалась рядом, а основные трудности позади. Им надо вот так, за десять минут навсегда распрощаться с мечтой, к которой стремились всю сознательную жизнь. Расстаться, когда нет внутренней убежденности, что это необходимо. Эрик не отказывался выполнить указание, но уходить было тяжело. Он спросил: “Шеф, это только ваше решение или тренерского совета?” Он был членом тренерского совета и мог задавать такой вопрос. Я ответил, что только мое, и предложил через двадцать минут дополнительную связь, чтобы передать ему мнение совета.

Через двадцать минут связь состоялась, и они начали спускаться все вместе. Так вчетвером они и вернулись в базовый лагерь.

Эрик с Сережей тяжело переживали вынужденное отступление. Ни у них, ни у меня нет и не было абсолютной уверенности, что оно было неизбежным. Но проверить это невозможно. Целый комплекс обстоятельств влиял на мое решение. Повторись все заново, я поступил бы так же. Главным было то, что после стольких часов пребывания выше 8500 метров, в условиях, которые выпали на долю двойки Валиев — Хрищатый, риск оставить их одних был бы неоправдан. Даже учитывая размеры ставки.

В глубине души это понимали, конечно, и Эрик с Сережей. Но им было тяжелее: уходить были должны они, а не я. Сами они оставили бы ребят и пошли наверх только в случае жесткого указания на этот счет. В этом не может быть сомнений.

Казбек избежал осложнений, а Валера после возвращения в Москву долго пролежал в больнице и все же лишился нескольких фаланг на пальцах ног.

Добавлю только, что обсуждался план, по которому сопровождать Валиева и Хрищатого вниз должен был один из двойки Ильинского, а второй ее участник подключался бы к тройке Хомутова. Но от этого отказались, считая, что просидеть до штурма почти трое суток в лагере-5 слишком рискованно.

Итак, 8 мая четверка Ерванда Ильинского спускалась в лагерь-3, а тройка Валерия Хомутова поднималась в четвертый. Тройка двигалась по маршруту в хорошем темпе, без сбоев, несмотря на большую загрузку: кислорода в верхних лагерях не оставалось, и они выносили туда необходимые им баллоны. По плану хомутовцы должны были достичь вершины 10 мая, но, выходя из базового лагеря, поделились мечтой — победить Эверест в День Победы. Во время утренней связи я попросил их не форсировать события и работать спокойно.

Днем, как обычно, мы разговаривали по радио с министерством туризма Непала. Присутствовавший там И. А. Калимулин сообщил, что Спорткомитет СССР присвоил звание заслуженного мастера спорта каждому, кто участвовал в обработке маршрута на Эверест и в самом восхождении. Это было так неожиданно и приятно, что, прервав передачу, я позвал всех к рации и попросил Ильдара Азисовича повторить сообщение. Обитатели лагеря толпились около радиопалатки и шумно обсуждали эту новость. В конце радиосвязи Калимулин сказал, что в связи с ухудшением погоды штурм горы надо прекратить, чтобы исключить неоправданный риск.

Попытка обсуждать целесообразность такого шага решительно пресекалась Калимулиным ссылками на то, что решение принято руководством и его надо исполнять.

Я был в полном недоумении: приятно, что так высоко оценили усилия ребят, но обидно кончать, не доведя дело до конца. Почему? В чем истинные причины? В Москве еще задолго до нашего отъезда знали, что штурм будет осуществляться последовательно четырьмя группами. Так в чем же дело? Хотелось спокойно разобраться в ситуации, обдумать свои действия.

Как обычно в таких случаях, пошел побродить по леднику. В сотне метров от лагеря попадаешь в сплошной лабиринт многометровых, сверкающих голубым льдом сераков. Трещин здесь нет, только ручьи текут по дну своеобразных долин. Вечерело, свежий ледок потрескивал под ногами. Камней кругом мало, склоны, освещаемые днем солнцем, изрезаны гротами. Звуки от лагеря сюда не долетают, заметны лишь снующие там фигурки. За пятьдесят дней, проведенных в базовом лагере, все кругом стало знакомым до мельчайших деталей. Кажется, эта картина запомнится теперь на всю жизнь. Над палатками, оживляя пейзаж, кружатся галки. Они появились здесь недавно, и совместное проживание устраивает, по-видимому, обе стороны.

Ветер несильный, большой красный флаг не бьется, а спокойно парит в воздухе. С висячего ледника на склонах Пумори опять обвал. Каждый день там грохочет по нескольку раз, но ледник почему-то не уменьшается. С другой стороны, где скрывается от глаз Эверест, спокойно. Ребята могут сегодня хорошо поработать и рано подняться в лагерь-4. Они еще ничего не знают о телеграмме.

Пытаюсь разобраться, с чем может быть связано такое решение. Пожалуй, только с излишними опасениями, связанными с плохим прогнозом погоды, боязнью потерять достигнутое. Но как можно из Москвы оценить складывающуюся у нас обстановку? За эти месяцы мы уже привыкли к здешним условиям, и ничего — работаем. Погода все время преподносит сюрпризы, и если ее бояться, то не надо было и начинать штурм. Но лучшего ждать не приходилось — скоро должны начаться ветры. Такой уж год нам достался!

Надо ли возвращать тройку Хомутова? Несколько часов назад, когда я считал, что Эрику и Сереже необходимо сопровождать двойку вниз, не нужны были ничьи указания. Сейчас же я не вижу никаких оснований для крайних мер. Тройка работает спокойно, уверенно и надежно.

Еще раз восстанавливаю в памяти график движения последней группы, штурмующей вершину. Никаких опасений за них не возникает. Пожалуй, все ясно.

На обратном пути испытываю даже удовлетворение: в этой ситуации победил спортсмен, а не администратор.

Подходя к палаткам, встретил Ю. А. Сенкевича.

Несколько дней назад он добрался, наконец, до базового лагеря и догнал съемочную группу телевидения. Послезавтра собирается возвращаться вниз. Что же, здесь, конечно, тяжело—такие условия только для альпинистов. На его вопрос ответил, что группу возвращать с маршрута не буду.

В лагере зашел к А. Г. Овчинникову и Б. Т. Романову — они живут вместе. Анатолий Георгиевич согласился с моим решением и сказал, что тройке имеет смысл сегодня подняться в лагерь-5. Как обычно, наши точки зрения совпали. Борис Тимофеевич был против. Он твердо считал, что надо выполнять указания, даже если с ними не согласен.

Все мы, руководящий состав экспедиции, относимся к одному поколению альпинистов. В прошлом наши команды не раз соперничали на чемпионатах страны, но совершать совместные восхождения нам не приходилось. Мои товарищи более маститые спортсмены — оба давно заслуженные мастера спорта, что большая редкость в альпинизме.

С самого начала работы экспедиции мы понимали, что окончательные решения здесь может принимать только один из нас. И никаких сложностей не возникало. Лишь однажды, когда я не отстранил Э. Мысловского от работы на высоте, Борис Тимофеевич был не согласен и высказал особое мнение. Ему свойственна исключительная предусмотрительность.

Когда наступило время вечерней связи, я пошел в радиопалатку. Как всегда, Валера Хомутов был точен. Слышимость — отличная. Вся тройка уже собралась.

Поздравил ребят с присвоением звания заслуженного мастера спорта. Хомутов передал, что они сегодня же могут попытаться выйти в лагерь 5. Договорились, что группа спокойно все обсудит, взвесит и мы повторно свяжемся через полтора часа.

Закончив переговоры, увидал, что А. Г. Овчинников и Б. Т. Романов не усидели дома и тоже здесь. Борис, в связи с моим решением не возвращать тройку Хомутова, попросил обсудить это более широким составом. Чтобы закончить обсуждение до связи с группой, начали немедля сходиться в палатку к Эдику Мысловскому.

Смеркалось, в палатке было мрачновато. Во внутренней ее части (спальне) нас было немного: в центре Ю. В. Кононов, за ним, поверх спального мешка, лежал Эдик. Он большую часть времени проводил теперь в палатке — руки не давали покоя. По другую сторону устроился, полулежа, Володя Шопин, а рядом, сгорбившись, сидел Овчинников. Я и Слава Онищенко вабились в передние углы, по обе стороны от входа в спальное помещение. Чтобы поместиться, мы сложились, как перочинные ножи — подбородки вплотную к коленям. В передней части палатки сидел Б. Т. Романов, остальные стояли. Здесь были М. Туркевич, В. Воскобойников и наши гости — Ю. Родионов, Ю. Сенкевич, В. Венделовский, кто-то еще. По крайней мере половина из присутствующих не были альпинистами, а многие вообще не имели прямого отношения к экспедиции и представляли здесь печать, кино и телевидение.

Излишне сухим и напряженным голосом (сразу вспомнились заседания президиума Федерации альпинизма в период подготовки экспедиции) я сказал: “Как вы все слышали сегодня утром, я получил указание прекратить восхождение спортсменов на вершину и вернуть группы. Это может относиться только к группе Хомутова. Какая инстанция подразумевается под руководством, я не знаю. Группу с маршрута я не вернул, и они продолжают восхождение”.

Все напряжены и еще не определили своего отношения к необычному, не свойственному нашей жизни здесь событию. Романов излагает свою точку зрения. Ее суть: мы не можем не исполнить указание. Сначала воцарилась тишина. Я, кажется, перестаю злиться. Все это начинает меня увлекать: как поведут себя остальные?

Потом началось: “Что же мы должны решать? Зачем?”; “Руководитель решение принял, мы не можем обязать его изменить решение. И правильно ли это будет?” Шумели долго.

Наконец договорились — дело руководителя принимать решения, но свое мнение собрание сформулирует.

Все гости (им-то что!) — за возвращение! Так спокойнее — вдруг потом скажут, что не были принципиальными. Нет, лучше уж так.

От Миши Туркевича я не ждал и не дождался ничего хорошего. Не понимаю я его. Володя Шопин говорил длинно и сбивчиво. Смысл такой: надо возвращать, хотя и жалко, но “если я был бы там, наверху, то не вернулся бы”.

Последним говорил Анатолии Георгиевич. Он боец, принципиальный боец. Вот такими должны быть настоящие руководители! Нам поручено ответственное дело, мы должны его делать наилучшим образом и отстаивать его интересы. Нельзя браться за дело, боясь за него отвечать.

Потом голосовали. Восемь — за возвращение (в том числе все гости), четверо — за продолжение подъема. Все молчат, смотрят на меня. Ждут. А мне кажется, что главное для них (большинства) уже сделано — все зафиксировано в протоколе. Становится обидно за них. Хорошие люди, зачем же они так? Я ведь знаю, что любой из них, альпинистов, — остальные здесь не в счет — не раз рисковал жизнью ради товарищей и своего дела. И здесь, случись что на маршруте, они поступят так же.

Чтобы завершить паузу, благодарю за высказывания, обещаю довести до сведения группы их точку зрения и подтверждаю свое прежнее решение. В 20.00 узнаем, что ребята уже в пути к лагерю-5. Завтра 9 мая.

Утром у всех приподнятое настроение, все рады происходящему и чувствуют, что последний аккорд прозвучит мажорно. Второй раз за время экспедиции перед завтраком — общее праздничное настроение. У многих в руках красные маркировочные флажки. Кругом удивленные шерпы. Стрекочут кинокамеры. В 11.30 Хомутов вызвал базу.

Хомутов. База, база! Как слышите меня?

Тамм. Отлично слышим, Валера! Вы на вершине?

Хомутов. На вершине мы, Евгений Игоревич, на вершине!

Тамм. Поздравляем вас, ребята, дорогие, поздравляем! Я передал уже Калимулину, а он в Москву, что вы будете на вершине. Поздравляю.

Все. Порядок. Они добились своего. Победа!

Слышимость отличная, молодец Валера, даже на вершине его рация в хорошем состоянии. Никак не можем закончить разговор. Все хотят поздравить ребят, что-то сказать, о чем-то попросить. Но им надо еще все отснять, оставить сувениры, главный из которых — портрет нашего соотечественника, художника и знатока Гималайских гор Рериха, и убрать все лишнее с верхушки земли. В 12.00 они покинули вершину. Им предстоял еще длинный и сложный путь домой, в базовый лагерь.

Днем, когда я передал в Катманду сообщение об успехе последней группы, Ильдар Азисович, измученный нервотрепкой этих дней, воскликнул; “Ну, Тамм” погоди! Мы еще встретимся. Поздравляю. Поздравляю, Евгений Игоревич, от всей души. Я думаю, на этом конец, повара не пойдут на вершину?”

Вот и все. Потом были еще ожидания хомутовцев, сборы в обратный путь, долгая дорога домой и телеграммы. Мы не успевали их получать. Из всех стран, со всех концов земли, но больше всего — из дома, от всех вас.