1984 г.

Группа энтузиастов-спортсменов из Челябинска провела экспедицию в Каспийском море по разработке индивидуальной аварийной укладки, по сбору информации о возможностях выживания человека в этой климато-географической зоне. Во время 600-километрового плавания в 1981 году испытывались технически усовершенствованные спасательные плоты типа ПСН-10, вырабатывались рекомендации по тактике движения и определению своих координат с учетом использования только предметов, входящих в аварийный комплект плотов. В очерке воспроизводятся одни наугад взятые сутки плавания, чем-то похожие на другие, чем-то неповторимые. Итак, Каспийское море, вторая половина июля.

Восьмые сутки гуляет ветер. Рано утром он слабо дышит с востока, к полудню задувает с севера, к вечеру совершенно затихает и, словно отдохнув, к полуночи набирает семь баллов, но теперь уже дует с юго-запада - оттуда, куда лежит наш путь. Некоторое время пытаемся идти бортом к ветру, меняя галсы, но скоро нагуливаются трехметровые волны, которые постоянно сбивают плоты с курса, и тогда мы выбрасываем плавучие якоря, которыми отчаянно цепляемся за воду. Это не устраняет дрейфа, но хотя бы уменьшает его. Больше сделать мы ничего не можем, единственное, что нам остается, - последними словами поносить каспийскую розу ветров, а заодно и науку метеорологию.

- Если эта канитель продлится еще три дня, я подам в отставку, - возмущается Юра Андрющенко. - С таким же успехом можно было выписывать круги и у нас, на. Шершневском водохранилище. Стоило ли забираться к черту на рога?

Это он уже ко мне обращается. Разговаривать мне не хочется. Да и что отвечать, я не господь бог и ветер по заказу делать не могу.

Эти восемь бессмысленных суток здорово подточили наши межличностные отношения. Я думаю, мало найдется людей, на психику которых бесперспективное болтание в море на трехметровом резиновом плоту оказало бы благотворное влияние.

Закрываю глаза и приваливаюсь лбом к центральному баллону, проходящему посередине плота и делящему его на две части. Каждая волна бросает плот из стороны в сторону, с кошачьей гибкостью проползая под днищем. И одновременно с ним разбухает и перекатывается из стороны в сторону в моем желудке пульсирующий комок тошноты. "Три процента людей морской болезни не подвержены, три процента людей морской болезни не подвержены..." - несколько раз повторяю про себя, но это не помогает. Наверное, я в эти три процента не вхожу.

- Э, да у вас, никак, опять тошнотики? - жизнерадостно интересуется Юра. - Тогда все ваши утренние пайки мне идут. Я первый забил, в случае чего подтвердите.

"Ну почему его не берет качка? - раздраженно думаю я. - Почему мы с Галкой и Ринат валяемся в лежку, а Юра, Слава Семенов, Саша Мурыгин даже не представляют, что это такое?"

Я снова закрываю глаза в тщетной надежде уснуть. В голову лезут мрачные мысли. Вспоминаю описания кораблекрушений, малооптимистичную статистику, утверждающую, что 90 процентов людей, спасающихся на плотах и шлюпках, гибнут в течение трех суток от моральных факторов. Представляю их, скрючившихся в тесном объеме плота, испуганных, надеющихся только на чудо. Неужели они так же мучаются, как мы? И вдруг понимаю весь идиотизм этой своей мысли. Сравнил! Для нас-то все это не было неожиданным! Мы знали, на что идем. Достаточно прочитать научную цель нашей экспедиции - "техническое моделирование морской аварийной ситуации", - чтобы быть готовым ко всему.

- Юрка, как там первый плот? - спрашиваю я.

- Ныряет потихонечку, только мачту и видно, - отвечает он.

- А курс?

Как всегда в это время - двести градусов.

Крикни, пусть градусов на двадцать западнее попробуют взять.

- Эй, мужики! - благим матом орет Юра, довольный неожиданным развлечением. - Крути западнее на два румба!

- А ты спать ложись, - говорю Юре.

- Всегда готов! - боевым пионерским девизом отвечает Андрющенко.

Принимаю вахту. Слева от себя на баллон укладываю электрический фонарик, рядом - часы, проверяю, на месте ли сигнальные ракеты, свисток. "Заступил 21.45", - записываю в бортовой журнал.

- Кстати, Андрюха, кухню проверь. Там что-то гремело, - вспоминает Юра.

Высовываюсь из ПСНа и внимательно осматриваю ящик с кухней, стоящий на двух привязанных к корме баллонах. Нет, кажется, все в порядке. Нащупываю компас, на секунду освещаю покрытую фосфором шкалу и начинаю выставлять курс. Плот рыскает из стороны в сторону, каждая волна пытается вырвать у меня румпель. Чтобы облегчить задачу, ставлю "автопилот": растягиваю в разные стороны привязанные к румпелю веревки, закрепляю их на круговой обвязке ПСНа.

- Эй, на флагмане! - кричу я. - Как дела? - В норме, - отвечает Саша Мурыгин. Когда Саша на руле, можно быть спокойным. Он без боя и градуса не сдаст. Вытаскиваю из рюкзака "Альпинист", любовно обтираю переднюю панель. В таких плаваниях испытываешь перед самым плохоньким приемником просто-таки благоговейный трепет. Достаточно повернуть ручку настройки - и тоненькая ниточка, протянувшаяся в эфир, свяжет тебя с большой землей. Мы слушаем все подряд: детские передачи и сводки новостей, концерты и рекомендации молодым хозяйкам. Более благодарных слушателей вряд ли можно отыскать. 22 часа. Убираю приемник в ноги, чтобы не играла стрелка компаса.

У правого борта негромко плеснуло. Опять, наверное, тюлени. Мы уже к ним привыкли. Каждый день по меньшей мере с десяток этих забавных животных внимательно исследуют наши плоты. Особенно надолго задерживаются они, когда вещает радиоприемник. Наполовину высунувшись из воды, они внимательно слушают, уставив в нас свои совершенно человеческие глаза. Мы даже изучили их вкусы. Например, индийская музыка им нравится больше классической, а эстрадные пьесы они воспринимают много лучше, чем дикторский текст.

22.30. На "Маяке" новости. Сегодня я слышал их раз двадцать. Кручу настройку. "Марлборо! Марлборо!" - словно джинн из бутылки, вырывается на свободу голос из динамика. С полминуты звучит музыка, и снова "Марлборо! Марлборо!". По-моему, от этой станции мы не избавимся никогда. Каждый вечер, забивая другие передачи, она настырно лезет в эфир. Переключаю приемник на длинные волны.

Ладно! Займемся-ка лучше делом. Что там у меня следующее в программе? Подкачка плота? Отлично. Достаю ручную помпу. Затем, шаря руками по сморщившейся коже баллона, долго ищу входной клапан. Подкачивать плоты приходится дважды в сутки. Чаще всего вечером. Днем плот сильно нагревается на солнце. Воздух в баллонах расширяется, и образующиеся излишки давления сбрасываются через аварийные клапаны. Ночью же все протекает в обратной последовательности, и плот сильно сдувается. Вначале мы всё проколы в баллонах искали, никак не могли поверить, что потери воздуха из-за перепада температур могут быть такими значительными. А теперь привыкли выдавать плоту его ежесуточную норму - 50 вечером и 50 ранним утром. Фу! Кажется, все. Легким толчком проверяю на упругость центральный баллон и тентовые балки. Норма! Выдергиваю шланг помпы. По идее надо бы подкачать и дно, однако добраться до клапана нет никакой возможности: кормовой отсек завален разнообразными вещами.

Иначе и быть не может. Он считается у нас грузовым. Слева от меня бок к боку, словно гильзы от снарядов, плотно стоят восьмилитровые полиэтиленовые канистры с пресной водой. Справа солидно возвышается 50-литровая завинчивающаяся бочка. Остальной груз собственной формы не имеет и лежит в навал: ремонтные наборы, мешки с личным имуществом, штабной рюкзак, запасы продовольствия, сигнальные средства. Все это постоянно путается в ногах, если нужно пройти в спальный - носовой - отсек, или невпопад лезет в руки, если нужно что-то отыскать. Мы постоянно боремся с собственными вещами, которые пытаются, как в страшных сказках, поглотить нас. Каждые два дня Фая проводит генеральную уборку.

- Эй, вахта! - неожиданно кричит с головного плота Саша Мурыгин. - Осмотрись по левому борту!

Неужели опять буксирный трос на руль намотали? Вчера мне почти десять минут пришлось . ночью барахтаться в холодной воде, разыскивая место зацепа и обрезая узлы. И сегодня меня совершенно не прельщает повторение такой процедуры.

На четвереньках выбираюсь на внешние баллоны. Судя по пенным пузырькам, быстро исчезающим за кормой, идем хорошо, узла три в час. Работать без подстраховки сейчас роскошь, за которую можно дорого расплатиться. Догнать плот вплавь невозможно, найти человека ночью в воде только своими силами сложно. Нашариваю в штурманском наборе страховочный ремень, затягиваю его на поясе, защелкиваю карабин за металлическое ушко, торчащее из круговой обвязки плота. Спасжилет не надеваю, но на всякий случай укладываю рядом.

- Ну что, увидел? - спрашивает Саша.

- Нет еще, - отвечаю я. - Сейчас буду искать.

- Зачем ее искать? Она ж по всему горизонту.

- Кто она? - не понимаю я и вдруг вижу, как далеко с запада, словно злокачественная опухоль, наползает на небо, проглатывая звезды, грозовая туча.

- Против ветра идет, зараза! - кричит Саша. - Я уже минут десять наблюдаю!

Значит, минут через сорок будет здесь. Дождались! Первую грозу мы пережили еще в устье реки Урал. Тогда все прошло благополучно. А сегодня кто знает? Мачта торчит почти на пять метров над водой, и последствия удара в нее молнии трудно предугадать.

- Подтягивайся к нам! - кричу Саше. Сам ныряю в глубь ПСНа и торопливо ищу металлическую проволоку в слесарном наборе.

- Что случилось? - спрашивает потревоженный мной Андрющенко.

- Гроза идет. Буди Фаю и Галю.

В квадрате носового входа показывается голова Славы Семенова.

- Будем мачты "рубить"? - спрашивает он.

- Да нет, долгая канитель, - отвечаю. - Заводняйте мачту на руль, а сами перегружайтесь в кормовой отсек.

- О'кей! - Слава исчезает в темноте.

- Доктора позови! - кричу ему вдогонку. Через минуту появляется Дулатов. За неделю плавания он так изменился, что его вряд ли признали бы даже близкие родственники. Глаза запали, черты лица заострились, кожа приобрела землистый оттенок. Все это - разрушительные последствия морской болезни. Больше десятка лет Ринат лечил самые разнообразные хвори и вот теперь на практике познакомился еще с одной, которую в медицинских институтах не проходят и которая здесь довела его до состояния полного физического и морального изнеможения.

- Ринат Мусич, как на все это смотрит здравоохранение? - киваю я в сторону надвигающейся грозы.

- Нормально смотрит. В случае чего звоните 03, - вяло шутит он.

- Так, с медициной в порядке. Ладно, отчаливайте, - и я, упершись ступней в баллон, с силой отталкиваю их плот от нашего.

- Крепите по-штормовому. Может разгуляться, - предупреждаю их напоследок. Плоты быстро расходятся на полную вытяжку буксировочного каната. Теперь можно заняться "своими" делами. Внутри плота кипит работа. Фая перевязывает груз. Галя сворачивает постели, обкладывает основание мачты пенопластовыми спасжилетами. Юрка, тихо ругаясь, ворочает что-то в кормовом отсеке.

- Дай-ка мне весло. Нет, не это, металлическое. Громоотвод буду делать, - поясняю я, намертво прикручивая алюминиевую проволоку к лопасти весла. Второй ее конец закрепляю за мачту. Весло укладываю на воду. Гроза уже рядом. Ослепительными лентами раскручиваются в воздухе молнии, некоторые из них обрушиваются вертикально, и мне кажется, я слышу клокотание кипящей воды.

- А ведь минут пять уже ветра нет, - вдруг замечает Галя.

Действительно, еще недавно раздутый парус сейчас безвольно обвис вдоль мачты. Теперешний его вид "не тревожит сладко сердце", скорее навевает бытовые воспоминания о приглушенном гомоне двора и белье, развешенном для просушки. Волны по инерции еще некоторое время накатываются на плоты, но скоро затихают. Повисает предгрозовая тишина.

- Включи приемник, - прошу я Галю, чтобы хоть как-то развеять овладевшее нами состояние беспокойства. Щелкает выключатель, но динамик вместо жизнерадостной музыки "выдает" старческое покашливание. Грозовой фронт совсем рядом. Вижу, как по воде, будто дрожь, пробегает быстрая рябь. Лениво вздохнул и снова опал парус. "Мы же забыли его опустить!" - вдруг соображаю я, и в ту же секунду на плот налетает шквал. Пушечным хлопком выдувается полотнище паруса, вытягива-o ется до хруста в швах. Мачта, собранная из двух : складных весел, входящих в комплект ПСНа, выгибается дугой и мелко вибрирует от напряжения. Выдержит ли? Схлынуло! Успеваю сбросить парус, когда наваливается второй шквал. Опу-щенный парус бьется в руках как живой и больно : хлещет, когда я обвязываю его вокруг гика.

- Во дает! - восторженно орет с кормы Андрющенко. Глаза его, освещенные светом молний, азартно блестят.

"Чему радуется, идиот? - раздраженно думаю я. - Ведь чуть не своротило мачту". Вместе с третьим шквалом приходит ливень. Он падает на плот сплошным потоком.

- Набирайте воду! - кричу на первый плот сквозь стену дождя. Сам торопливо отворачиваю крышку у двух 8-литровых канистр. С обоих бортов открываем трубки водосборников, теперь вся вода, обрушивающаяся на крышу ПСНа, сливается в канистры. Толстая, радующая сердце струя желтоватой воды с шуршанием стекает из трубки. За 15 минут наполняем две канистры.

- Как вы умудрялись плавать здесь на открытом плоту? - удивляется Фая.

- Молча. Поднимали паруса и плыли, - отвечаю я и, слушая барабанную дробь дождя, вспоминаю, как в 1979 году, почти в трехстах километрах отсюда, у полуострова Чечень, мы попали в такую же грозу. Тогда у нас зуб на зуб не попадал, и всю ночь, прижавшись телом к телу, мы в буквальном смысле согревали друг друга своим теплом, завернувшись в мокрые спальники и полиэтилен. А здесь сухо и даже уютно, как дома в кресле перед телевизором. Через полчаса дождь почти прекращается, но крепчает ветер, нагоняя с юга крутую волну. Решаем встать на плавучие якоря. Юра выбрасывает два капроновых парашютика, они сразу же раскрываются на воде. По натяжению канатов, которыми они крепятся к плоту, ясно, что якоря "схватили" воду. Теперь на всю эскадру достаточно одного вахтенного. Первым заступает Слава Семенов, вторым пойдет Ринат, третьей - Фая, четвертой - Галя. Если ветер не поменяется, я получу роскошный подарок - семь часов ночного сна.

- Эх, хотя бы штормец к утру настоящий разыгрался. Посмотреть бы, - вслух мечтает Юрка.

"Только бы не шторм!" - в противовес ему молю я. Еще слишком свежи в памяти позапрошлогодние десятиметровые валы, из которых мы выкарабкались чудом, лишившись практически всего имущества... Ладно, буду спать. Но сон, как назло, не идет. Еще долго лежу и слушаю тихий свист ветра в растяжках, хлопанье парусины, глухой рокот обрушивающихся гребней - все, что принято называть голосом моря.

Просыпаюсь рано утром оттого, что какое-то насекомообразное нагло расхаживает по моему лицу. Сбрасываю его ударом ладони, но это помогает всего на несколько секунд. Открываю глаза. Плот, ярко освещенный лучами восходящего солнца, буквально кишит мелкими ночными бабочками. Они хаотически летают во все стороны. На моей одежде их набралось не меньше сотни. Энергично встряхиваюсь и на секунду окутываюсь белым облаком. Высовываюсь наружу. Сверху плот буквально покрыт ковром из наших крылатых попутчиц.

- Хорошо, хоть не комары! - подмигивая, говорит Андрющенко.

Я морщусь, вспоминая, как мы в устье Урала четверо суток прорывались сквозь полчища комаров. С восьми вечера до восьми утра беспрерывно давили и стирали с лиц шевелящийся студень из кровососущих, сбрасывая с ладоней капельки крови.

С полчаса ведем авральные работы: стряхиваем бабочек в воду. За плотом остается широкая белая полоса. Такой же след тянется от первого плота.

Наскоро просматриваю записи в бортовом журнале. "3.30. Вахту приняла. Измайлова". Так, это не существенно. "5.10. Перехлестнулись плавучие якоря. В 5.25 неисправность устранена", Это уже интереснее, но я ищу другое. Ага, вот: "5.50. Ветер сменил направление на сев.-вост. Сила 3-4 балла. Курс 210°. Сахаутдинова".

- Ветер не изменился? - спрашиваю у Юры. Он с минуту смотрит на компас, потом на узкий треугольничек флажка-флюгера, трепещущего на самой верхушке мачты,

- Нет, все тот же. Зюйд-вест.

- Скорость знаешь?

- Не замерял еще. Я только пятьдесят минут назад заступил, - отвечает он.

- А лаг где, хоть знаешь?

Юра молча передает мне катушку двухмиллиметрового капронового шнура.

- Засекай время, - говорю я и сбрасываю в воду деревянную дощечку со свинцовым грузиком на конце. Так или почти так замеряли скорость судна еще во времена Колумба. Шнур быстро сматывается со свободно вращающейся катушки, в моих пальцах мелькают узелки-деления. Перечисляю количество стравленных за борт метров.

- Стоп, - говорит Юра. - Двадцать секунд.

- Двадцать метров. Значит, где-то два километра в час. Мало.

Заодно решаем промерить и глубину. К шнуру вместо деревяшки привязываем стальную узкую гирьку, после чего наш "прибор" переименовывается в лот.

- Начали, - даю сигнал и бросаю гирьку за борт.

- Девять метров, - говорит Юра. Дублируем промер, получается 9,5 метра.

Плюс снос. Итого 8 метров.

- А ты представь, как мы таким же образом замеряли четырестаметровые глубины, - не удержавшись, хвастаю я, сматывая лаг-лот. Потом записываю все данные в журнал, начинаю подсчет. Учитывать приходится все: куда мы плыли, с какой скоростью, откуда был ветер, какая величина сноса. Такие же подсчеты ведутся и на первом плоту.

Здорово, наверное, посмеемся, когда после плавания сверим результаты. Вообще, определение своего местоположения в море - задача не столь простая, как может показаться вначале, тем более в наших условиях. Ведь мы пользуемся только возможностями, предоставленными аварийным комплектом плота, и рекомендациями "Памятки спасающимся на надувном спасательном плоту". Правда, я иногда стреляю "Альпинистом" азимуты на Астраханский и Махачкалинский радиомаяки. Но это информация закрытая: по условиям эксперимента я не имею права ее разглашать.

- Эй, на плотике! Когда завтракать будем? - слышу я голос Мурыгина. Ну, вот возник наш больной вопрос.

- Набрали обжор! Только бы есть, - ворчит Фая. - В час будем завтракать!

- А может, все-таки пораньше, - присоединяет к раздраженным голосам страждущий свой бас Слава.

- Может, и раньше, - соглашается Фая, - только варить будешь сам. Согласен?

Ответа не следует. С полчаса вопрос о питании не поднимается. Но как только часовая стрелка перевалила за полдень, Юра начинает проявлять заметное беспокойство.

- А сегодня из чьей тушенки будем готовить, из их или из нашей?

- Из нашей, - неохотно отвечает Фая.

- Так надо доставать ее, что мы сидим?

- Рано еще, - категорически отрезает Измайлова.

На минуту Юра замолкает, но, к сожалению, только на минуту.

- Давайте сегодня не пшенку сварим, а рис, - предлагает он.

- Можно и рис, его еще раза на четыре хватит, - соглашается Измайлова. - Но вначале вы разожжете примус.

- Ильичев, кончай сачковать. Примус - твое дело.

Что верно, то верно. Еще на берегу, когда мы распределяли обязанности, я сдуру вызвался отвечать за техническое оборудование кухни. Ну кто мог предполагать, что запах бензина явится таким стимулятором морской болезни. Делать нечего. Со вздохом переползаю ближе к ящику с кухней.

Первым делом заливаю в примус бензин. Операция эта требует особой сноровки. Плот болтается на волнах, а заливное отверстие в примусе - мизинец не просунешь.

- Раньше ты половчей был, - комментирует сочувственно Юра, наблюдая, как я управляюсь с канистрой. Но меня эти замечания уже не трогают. Я чувствую, как вместе с вдыхаемыми парами бензина в меня вползает очередной приступ морской болезни. Вкручиваю в примус насос, делаю 20 энергичных качков и, поднеся к горелке спичку, открываю кран подачи горючего. Ничего не происходит. Еще почти полчаса мучаюсь, разбирая и собирая насос, продувая форсунку, меняя фильтры. Наконец над горелкой появляется чахлое синее пламя.

Измайлова долго, критически рассматривает плоды моего творчества и, наконец, выносит решение:

- На таком огне я не то что рис, чай вскипятить не смогу!

Спустя сорок минут вода все ещё не кипит. Фая задремала, облокотившись на ящик с кухней. На руле сидит Галя, Юра, развалившись в "спальне", читает "Памятку спасающимся на надувном спасательном плоту".

- Эй! - кричит Измайлова. - Ну-ка, вставайте, перевяжите кухню, пока она не уплыла!

- Никак нельзя, Фаечка, - вкрадчиво отвечает Андрющенко, театрально плюет на указательный палец и, не спеша перелистывая памятку, находит искомое место: - "Помните, что чем больше вы тратите энергии, тем больше вашему организму требуется пищи и воды, двигайтесь как можно меньше", - дикторским голосом вещает он.

- А дальше что написано? Юра молчит.

- "Старайтесь не курить, курение усиливает жажду. Попав на плот, в первые сутки ничего не ешьте и не пейте", - наизусть цитирует Фая. - Так что ты уж прости, Юра!

Спустя еще четверть часа мы "сервируем" стол. Галя достает из столового мешка алюминиевые кружки и ложки, полиэтиленовые миски. Мы с Юрой вытряхиваем из канистры сахар.

Плоты чалим бортами, благо волна мелкая. Нам редко удается обедать вместе, обычно приходится, проявляя чудеса эквилибристики, передавать с "нашего" плота на "их" миски, заполненные до краев горячим варевом, получая взамен сухари, многие из которых, кстати, отдают плесенью. После обеда происходит обратный обмен, теперь уже пустой посудой. А сегодня у нас полный кворум. Даже Дулатов выполз из внутренностей плота. Он щурится на солнце, вглядываясь мученическим взором в лица, на побелевших губах застыла виноватая улыбка. Вот ведь как бывает - больше всех рвался в море, работал за троих и сейчас за тех же троих страдает.

- Ринат, ты кашу поешь? - спрашивает Фая. Видно, ей очень хочется, чтобы он сказал "да". Но он опять говорит "нет". Наш доктор не ест практически уже пятые сутки. Своеобразный рекорд. Второе и третье места в этом мрачноватом соревновании разделили мы с Галей.

- Дайте мне чай с лимоном, - просит Ринат и, вспомнив о своих профессиональных обязанностях, спрашивает: - Жалобы на здоровье есть?

- Только на аппетит и на начальство, - шутит Слава.

- Ну тогда я пошел, - говорит Ринат и, низко нагнувшись, забирается в плот.

Представляю, как он сейчас ляжет лицом вниз на одеяла и, внутренне содрогаясь от приближения каждой волны, будет мучиться, мечтая как о невозможном о доме, о земле, просто о кусочке твердой, не качающейся поверхности. Как мало надо иногда здесь человеку для счастья: маленький, только бы лечь, кусок земли, немного хлеба да вдоволь пресной воды. И как вырастают мелочи, которые дома считаешь само собой разумеющимся: вода, текущая из крана, яркий свет электрической лампочки, тепло, исходящее от батареи центрального отопления, даже приглушенное бормотание соседского магнитофона.

После обеда занимаемся делами. Фая отдраивает кастрюли, упаковывает кухню. Юра рисует боевой листок. На первом плоту яростно трещит кинокамерой Семенов. Я сижу на руле и, расстелив на коленях "Тетрадь технических осмотров", вписываю замечания, которые мне диктует Мурыгин.

- Правый балластный киль сильно утягивает в сторону. Ослабла центральная мачтовая растяжка. - Надвинув маску на глаза, он подныривает под плот. - С левого борта потерло центральный баллон, - снова доносится его голос.

- Подожди немного, - прошу я, чувствуя, что еще несколько минут на солнце - и у меня может случиться солнечный удар. Убираю тетрадь и прямо в одежде сползаю за борт. Холодная вода приятно обжигает мое разгоряченное тело. Вдыхаю полные легкие воздуха и, энергично загребая руками, иду в глубину: у дна заметно холоднее. Снизу черное ребристое днище плота напоминает брюхо огромной доисторической рептилии, неуклюже плывущей по поверхности. Выныриваю рядом со страховочным шнуром, почти на тридцать метров тянущимся за плотом. Перебирая руками, подтягиваюсь к корме.

- Земля-я-я! - слышится Славкин рев.

- Где? - кричу я, торопливо вскарабкиваясь на баллон.

- Право по борту. Юго-юго-восток!

Я ничего не вижу. Очки, как всегда, словно инеем, покрыты белым налетом морских солей. - Галя, дай подзорку! - кричу я.

Что же это может быть? Неужели Тюб-Кара-ган? По моим подсчетам, мы должны были пройти его еще ночью. Или это уже Долгий? Странно, очень странно.

- Ты можешь быстрее? - тороплю я Галю. Мне почему-то крайне важно увидеть этот остров именно сейчас. Не через полчаса, когда он будет гораздо ближе, а сию минуту. В конце концов, это первый кусок земли, встретившийся нам в течение многих дней. Долго шарю окуляром подзорной трубы по поверхности воды.

Стоп! Вот он. Узкая полоска желтоватого песка буквально на несколько сантиметров выступает из воды. Севернее видны густые заросли то ли осоки, то ли берегового кустарника.

Хотя бы на десять минут пристать, поваляться на твердой земле, косточки размять. У меня уже два дня ломит тело оттого, что постоянно приходится лежать на мягкой резине. Вчера я даже умудрился взгромоздиться сверху на канистры и лежал так с полчаса, наслаждаясь приятной жесткостью острых углов, врезавшихся в тело.

- Право по борту земля! - на этот раз кричит Мурыгин.

Перебрасываю трубу вправо. Что за чертовщина? Действительно на юго-западе, милях в семи, темным пунктиром по всему горизонту тянется мель. Кажется, я уже знаю, что последует дальше.

- Остров прямо по курсу, - подтверждая мои худшие догадки, через несколько минут кричит Слава.

С полчаса, встав на грунтовые якоря, обсуждаем наше положение. Судя по карте, мы сели крепко. Собираясь проскочить между малыми островами по полутораметровым глубинам, мы не учли годовых колебаний Каспийского моря и теперь прямо по курсу вместо воды имеем в лучшем случае болото с глубинами тому самому воробью по колено. В худшем - песчаные барханы.

- И все же я считаю, нужно плыть по курсу, а там искать проход, - настаивает Слава.

- А коли его нет?

- Если коса узкая, сдуем плоты ив несколько заходов перетащимся на другую сторону, к воде. В крайнем случае вернемся в исходную точку.

- Не согласен, - возражает Мурыгин. - Зачем пороть горячку? Надо отсидеться на якорях до смены ветра. И выйти своим ходом.

- Фая, сколько у нас осталось продуктов сверх расчетных суток? - спрашиваю я. Измайлова с минуту ведет в уме подсчет.

- Суток на четверо, если с неприкосновенным запасом, а без НЗ - на день.

- Значит, больше пятнадцати часов мы ждать погоды не можем. Еще неизвестно, как далеко тянется мель. Нет. Этот вариант не годится, - вслух рассуждаю я. - А если рискнуть прямо, мы можем влезть в такой "аппендикс", что вообще за неделю не выберемся. Предлагаю компромиссный вариант. Сейчас идем возможно круче к ветру, добираемся до берега, а там сориентируемся. Либо возьмем старый курс, либо обнесем плоты с северо-западной оконечности мели.

Постукивая металлическими кольцами о мачту, скользят вверх паруса. Встаем бортами к ветру. Чтобы уменьшить снос, усаживаемся сверху на тентовые балки, уменьшая этим паразитическую парусность плотов почти вдвое. Хотя и крайне медленно, но движемся вперед. Скоро начинают убывать глубины.

Спустя полчаса дно уже можно достать веслом. А еще минут через сорок садимся на киль. Глубина сантиметров двадцать.

- По-моему, там проход, - говорит Семенов, указывая рукой направление.

Кажется, он прав. Вдали между двумя довольно высокими песчаными островами просматривается полоса темно-синей воды - верный признак глубин.

Продуваем балластные кили воздухом, удаляя из них воду. Груз равномерно перераспределяем по всей площади плотов. Снимаем рули. Теперь наша осадка составляет не более десятка сантиметров.

- Ну что, мужики, побурлачим! - закатывая штанины, говорит Саша.

Разбиваемся на двойки. Бросаем жребий. Первыми идти мне и Андрющенко.

- Теперь я понял, почему моряки говорят, что

по морю ходят, а не плавают, - замечает Юра, затягивая на уровне груди страховочный пояс. Уперевшись ступнями в дно, разом дергаем плоты.

45 минут работает одна смена. 45 минут изматывающего однообразного движения. Ногу вперед, канат ослабляется, рывок грудью, снова ногу вперед, канат ослабляется... Ногу вперед... Донный ракушечник больно врезается в ступни. Следующую смену надо идти в обуви и уменьшить ее продолжительность минут на десять. Канат ослабляется, рывок грудью...

Юра, не прерывая движения, окунает голову в воду. На виске у него быстро пульсирует змейка набухшей вены.

Несколько минут лежим неподвижно на баллонах. Боль в перенапряженных мышцах ног постепенно стихает, восстанавливается пульс. Да, отвыкли мы от физических нагрузок. Долго нам отдохнуть не удается. Дно ПСНа начинает скрести о песок. Приходится сходить в воду.и, упершись руками в корму, толкать плоты сзади. Порой мне кажется, что тащим по сухому песку... Через два часа снова впрягаемся в лямку. Шаг вперед. Канат ослабляется, рывок грудью... Только к ночи, совершенно измотанные, достигаем большой воды.

"22.45. Вахту принял. Ветер сев.-зап. 4-6 метров в секунду. Курс 210°. Все нормально. Ильичев", - записываю в бортовой журнал. Надо бы заполнить свой дневник, весь день его не открывал. Расстегиваю полевую сумку, достаю тонкую серую тетрадь. Что же у нас было такого выдающегося за последние сутки? Час за часом перебираю события: вахты, обед, ужин, осмотр плотов. Пожалуй, ничего интересного. Все как всегда. Самый обыкновенный день. Писать совершенно не о чем.

- Эй, на вахте! - доносится из темноты Славин голос. - Поболтай рукой в воде!

- Это еще зачем? - не понимаю я.

- Ты поболтай, узнаешь!

"Что это ему в голову взбрело? - недоумеваю я. - Опять шуточки какие-нибудь?" С минуту сомневаюсь, потом осторожно опускаю пальцы в воду. Ну и что? Вода как вода, градусов двадцать, наверняка горькая до противности.

- Ну как? - вопрошает Слава.

- Да ничего, - отвечаю и вдруг вижу, как на мизинце, возле самого ногтя, тусклой точкой светится огонек.

- Что это? - кричу Семенову.

- Это микроорганизмы, - радостно отвечает он. - Они же светятся ночью!

Резко сжимаю кулак,, и моя рука на секунду покрывается искрящимся светом. Инстинктивно отдергиваю ее, словно меня ударило электричеством. Снова погружаю в воду и потом долго плескаю ею, закручивая фантастические огненные водовороты...

"2.45. Заступил на вахту. Без происшествий. Курс 210°. Андрющенко".

Два оранжевых плотика затерялись в бесконечных просторах моря. Два плотика и семь человек, составляющих их экипаж...

1984 г.