День шестьдесят шестой. На остров Дригальского я в этот раз так и не летал. Поэтому занимался подготовкой стеклянных термометров для заленивания, то есть окружал их толстым слоем тепловой изоляции. Помещенные в среду с другой температурой, например в скважину во льду, такие термометры очень медленно, "лениво", принимали новую температуру. Однако если после этого быстро вытащить их из скважины, то по ним можно узнать температуру, которая в ней была.

Проверил косу - оказалось, что разброс результатов измерений по разным термометрам слишком велик. Придется переделывать, но как - еще не знаю. Надо думать.

Вдвоем с Андреем занимались анализом и опытной проверкой типов изоляции для различных "ленивых" термометров. Нашли оптимальный вариант. Вечером сделал и лучшую схему для исключения влияния сопротивления проводов в косе. Ура! Теперь коса будет работать. Такие дни бывают не часто.

Сегодня получил весточку из дома, сообщают: на днях родственники зимовщиков будут выступать по радио. Просто не верится. Такое счастье. Даже страшно. Наверное, и жена волнуется. Что сказать за несколько минут, какие слова, чтобы они остались на долгие месяцы?

День шестьдесят восьмой. Вчера целый день грузили на сани бочки с соляром для отправки их на электростанцию. Каждая бочка весит триста килограммов и засыпана снегом до самого верха. Каждую надо откопать, перетащить и погрузить на сани. Наш отряд - семь человек, включая Андрея, который работал водителем на тракторе, - должен погрузить сто четыре бочки.

К концу дня очень устали, но погрузили на сани и отправили только семьдесят бочек. Мы бы не выдержали, но выручил закат.

Такие закаты бывали лишь на экваторе. Половина неба - пурпур, а у горизонта расплавленное золото, переходящее в голубой лед и воду.

Вечером еще радость. Вылезли на улицу, а навстречу - штурман похода "Харьковчанок" Олег Михайлов и Вадим Панов. Только что прилетели с Комсомольской. Они пришли туда утром, а вот сейчас, вечером, самолет доставил их уже в Мирный. Через час мы все уже сидели у БАСа. Праздновали приезд дорогих ребят И Олег и Вадим очень изменились, особенно Вадим. Всего восемнадцать дней они были в \ походе, а выглядят постаревшими на много лет Оказалось, что машины промерзают насквозь. Утром температура в салоне - минус 10-15 градусов.

Сегодня снова до обеда грузили проклятые бочки - довыполняли норму, потом спали до ужина. Перед ужином вместе с ребятами из похода удалось помыться в бане.

1 марта. День шестьдесят девятый. Прошли сутки с тех пор, как слышал Валюшу. Что она говорила - не помню. Толя и Сергей, правда, слова своих жен тоже не помнят. Это удивительно, как все вылетает из головы. Валюша, видимо, очень волновалась. Говорила поставленно, медленно, как на защите диссертации: "Дома хорошо... Мама с Сашулькой... Заезжали Петров и Лора... Женя и Ирочка частые гости дома... Все хорошо.. " И все же на душе абсолютная пустота. Другого слова не придумаешь. По-моему, и у других тоже. У Толи интереснее всего выступала полугодовалая дочка. Чувствуется, ее тянули за ножку в нужный момент...

Сегодня праздник - выборы депутатов в местные Советы. Ветер ураганный, видимость пять метров. На улицу не выйдешь. Целый день "крутим" кино - утром "Человек родился", после обеда "Багдадский вор" и "Если бы парни...", после ужина - "На окраине большого города". В перерывах сочиняю на клочках текст радиограммы домой.

День семидесятый. С обеда пурга утихла. Солнца нет, темно-серое море, подступившее за ночь к крайним домикам, сливается с таким же небом. Там и сям виднеются отдельные айсберги, окруженные ледовой мелюзгой, как наседки цыплятами. Свежий ветер, метров пятнадцать-двадцать в секунду, но пурги нет Ветер теплый, и снег слеживается, становится липким. Мачты, антенны, штормовки покрываются слоем льда. Это не иней, как у нас, в Москве, а изморозь, то есть настоящий лед.

Над кают-компанией висит красный плакат: "67-й Избирательный участок". Интересно выглядит он здесь.

Сегодня часов до одиннадцати писал письма, затем начал тянуть на крыше четвертый провод к косе. После обеда продолжал это дело до десяти вечера. Помогал Леня Хрущев, наш геодезист отряда. Он невысокий, кругленький, с остреньким подбородком. Говорит мало и никогда - серьезно, хотя почти не улыбается. Незнакомый человек не поймет, когда Леонид шутит, когда нет Очень упрям, уж если что-то решил, этого из него не выбить. Умница, эрудит Жаль, но таким ребятам почему-то трудно приходится. Пожалуй, единственное, чего он не умеет, - приспосабливаться, пусть даже в лучшем смысле этого слова.

Снова беседовал с каюром-свинопасом-механиком-водителем. Я ему как-то обещал помочь разгрузить нарты с кормом для свиней, да забыл. Миша Ковалевский напомнил мне об этом так.

- Спасибо, брат, что помог нарты разгрузить.

- Что ты, я ведь там не был, это без меня, наверное, другие ребята тебе помогли, - ответил я.

- Неважно, друг, главное, что ты проявил инициативу, сам вызвался.

Сказать в ответ было нечего.

День семидесятый. Час ночи. Сижу в кают-компании. Сегодня я ответственный дежурный по поселку.

Пурга. Ветер усилился до 25 метров в секунду. Еле видны ракеты, одна за другой взлетающие на старте: ведь со станции Восток должен вернуться Ли-2. Но его все нет. Наконец стало известно, что самолет заблудился и ушел в море, где безопаснее развернуться (нет гор). Развернулся, снова полетел на юг и как-то ухитрился сесть на купол в условиях полного отсутствия видимости. Где сели, они сами не знают, но сообщили, что все живы-здоровы.

День семьдесят первый. Всю ночь мела пурга. Утром еле впали нас сверху. Снизу уже нельзя было выйти. Чувствую себя плохо, простудился. Днем до ужина без перекуров вплетал дополнительные провода к косе. Они позволят исключить вредные погрешности, которые я обнаружил при измерениях. Завтра можно начинать паять, если буду здоров. Сейчас все в кино. Я не пошел. Побрился, почитал, записал кое-что. Сейчас лягу.

День семьдесят второй. Вчера вечером я лечился. Собственно, меня лечили. Ребята пришли из кино, когда я уже лежал в постели. Нашли мне немного спирта, кусочек колбаски, я вылил. Поставили чай, чтобы поить меня малиной, провели к постели полевой телефон, чтобы я мог позвонить Савельеву. Скоро пришел он сам, встревожен.

Народ постепенно расходится. Остановка в дверях. Савельев надумал поговорить о деле: о бутылках для анализа воды с разных глубин моря:

- Краснушкин, я вами недоволен, вы не подготовили бутылки...

- И закуску, - перебивает Капица.

Все хохочут. Так БАСу и не удалось поговорить бутылках для анализа воды.

День семьдесят седьмой. Вчера с утра с Николаем Ивановичем Казариным наконец бурили скважины его новым шнековым буровым станком.

Это станок для бурения большим сверлом с винтовой нарезкой, равной по длине глубине скважины. Такое сверло состоит из многих соединяющихся друг с другом отрезков которые называются шнеками. Винтовая нарезка выносит на поверхность разрушенную пои бурении породу. Мы возлагали большую надежду на этот станок. С одной стороны, он достаточно легок, чтобы можно было возить его в самолете, с другой, - как мы предполагаем, им можно будет бурить скважины глубиной метров двести. Ведь лед втрое легче земли, значит, и поднять его можно шнеками на высоту в три раза большую.

Итак, Коля работал на рычагах, а я ворочал тяжести - наращивал шнеки. Прошли девять метров, и шнек завяз. Попали в трещину. Еле вытянули шнек обратно. Сдвинул станок метров на пять в сторону, и вся работа начинается снова до новой трещины. Правда, третья скважина получилась сравнительно глубокой: ушло двенадцать шнеков по полтора метра каждый. Но это, очевидно, оттого, что мы скважину "обманули". Делали вид, что нам все равно, мы даже не интересуемся, сколько пробурили, и скважина "потеряла бдительность".

Интересно лечь животом на снег и, накрывшись сверху смотреть в скважину. Очень глубоко вниз уходит тоннель, окруженный голубыми сияющими стенками. Ниже голубизна темнее, и отверстие таинственно синеет. Не по себе становится, когда представишь, что весь материк на километров вниз состоит из такого же прозрачного материала.

День семьдесят восьмой. Сегодня 7 марта, мой день рождения. Встретили его очень празднично. Был испечен большой пирог, горели тридцать три свечи, а сам я сидел в костюме и белой рубашке. Первый и, наверное, последний раз здесь в таком наряде. Получил много радиограмм. Прежде всего из дома: "Получили посылки, читаем письма..." Это те, что мы отправили с ушедшими судами. Сразу стало легче на сердце. Теперь ведь кусочек моей души у них там, дома. Он поможет, если будет трудно.

Мне кажется, что в Антарктиде люди многое переживают одинаково. В Москве каждый из нас был индивидуум. А теперь, когда на наших плечах действительно большие тяготы, кажется, что все мы реагируем на те или иные ситуации сходным образом. Если ты вдруг загрустил сегодня о доме, можешь быть почти уверен, что и остальные грустят. Если тебе весело завтра, то, как правило, у других тоже хорошее настроение. А может быть, мне просто так казалось?

Интересно, что жены Андрея, БАСа и моя Валя о посылках отозвались абсолютно одинаковыми словами, как будто списали их друг у друга, а ведь они даже не знакомы.

День восемьдесят третий. С утра сильная пурга. Целый день смотрел в лупу на воду из растаявшего чистого льда - искал осевшие инородные частицы метеоритного происхождения. Но пыли метеоритов не вижу. Потом, часов с четырех, "ленивил" термометры: тер пробку в порошок и загонял термометры в трубки. Андрей с Вадимом обсуждают план похода на Южный полюс. Завтра ученый совет, и Андрей готовится к докладу об этом походе. Они с Вадимом делают расчеты оптимального числа машин и их загрузки, обсуждают итоги похода на Комсомольскую, чтобы выработать тактику следующего похода.

Санно-тракторный поезд добирался до Комсомольской восемнадцать дней. В первые же дни ребята попали в пургу и уклонились от курса. Они почувствовали, что дело совсем плохо, когда за первой "харьковчанкой" обвалился снежный ноет и перед второй машиной открылась глубокая и широкая трещина. Вызвали самолет, он указал, куда идти, но и после этого они уклонились в сторону и, если бы не авиация, то наверняка ухнули бы в новую гигантскую трещину. Место остановки было названо станцией Михайловка по имени ее автора - "штурмана" похода Олега Михайлова.

В дальнейшем Олег "исправился" и вышел точно сначала на Пионерскую, а потом на Комсомольскую. Правда, перед Комсомольской, когда уже были видны огни этой станции, а Олег лег спать, указав направление, начальник похода Витя Чистяков ухитрился все-таки убедить всех, что огонь - это звезда и увезти поезд километров на двадцать в сторону.

Машины в походе работали хорошо. Однако вся красота их и комфорт полетели сразу. Начало этому положили печки обогрева, которые отказали еще в Мирном. Поэтому на одной машине установили угольную печку, на второй - соляровую, а на третьей - авиационного типа.

День восемьдесят четвертый. В четыре часа дня был первый ученый совет. Обсуждались итоги похода на Комсомольскую. Доклад сделал начальник этого похода. Парень мямлил, говорил общие фразы. Однако можно было понять, что машины идут неплохо, но шалит отопление, летят пальцы, иногда ломаются траки в местах, где нет уширителей. Говорят, на Большой земле поломка траков очень редкая вещь.

Потом сделал сообщение о намечаемом весной походе к Южному географическому полюсу Андрей. Он утверждал, что при максимальной нагрузке машин, если расход горючего на километр пути не превысит того, что был в походе на Комсомольскую, можно осуществить поход в полном объеме и уложиться по времени до отхода последних судов, которые придут за нами через год.

Многие отнеслись к словам Андрея скептически, говорили о том, что его план осуществим лишь при благоприятных условиях, а на практике оказывается все сложнее: могут начать буксовать машины на мягком зимнем снегу и т.п. Говорили и о том, что еще ни один поход в Антарктиде, начиная с Амундсена, не "влезал" в плановые рамки.

После совета мы с Вадимом снова любовались закатом, Он здесь таков, что его трудно описать словами. Иногда он золотой, иногда пунцово-красный. Когда закат золотой, кажется, что благородный металл заполняет небо и часть его тонким слоем выливается в море. Оно тоже становится золотистым, чуть зеленоватым, как будто слой металла здесь слишком тонок. И на этом золотом фоне моря и неба лежат голубые айсберги. Желтый цвет "не пристает" к ним. Они раскрашены лишь в голубые тона - от почти белого до темно-синего. Черный остров Хасуэлл не портит картины, он смотрится как рисунок чернью на золоте.

Иногда закат бывает красным, но это не назойливый ситцево-красный цвет. Несмотря на громадную плотность и яркость, здесь красный цвет очень нежен, что-то среднее между акварелью и пастелью. Море при этом приобретает светло-голубой цвет прозрачного воздуха бабьего лета, а невозмутимые айсберги теперь уже как бы висят в воздухе. Небо удивительно расцвечено не только на западе. Вы поворачиваетесь на восток - и здесь оно горит алым пламенем, книзу темнеет до густо-фиолетового цвета. Особенно эффектен при этом горизонт. Возвышающиеся айсберги светлой зубчатой стеной проектируются на темно фиолетовом фоне, а над ними холодно - алая полоса "антизаката".

Красота невероятная и подавляющая. Все время досадуешь, что запомнить и зарисовать все это невозможно, что ты бессилен унести это с собой, а когда вернешься домой, то слабая речь не расскажет всего, да и не поверят тебе...

Иногда бывают миражи. Тогда горизонт моря, обычно зубчатый от айсбергов, ровен, а выше примерно на палец, висит синяя стена ледяных гор. Но в то же время, глядя на эту красоту, приходишь к мысли: постоянно жить здесь непросто. Красота тут слишком яркая - ядовитого цвета мухомора. Простодушный начальник транспортного отряда, посмотрев на висящие в небе айсберги миража, тяжело вздохнул и выразил это так: "Скучно здесь..."

После ужина выяснилось, что завтра можно лететь на Дригальский.

День восемьдесят шестой. Летали на остров Дригальского. Встали в шесть утра, ведь самолет в семь. Оделись потеплее: унты, четыре пары брюк (кальсоны, спортивные, лыжные и штормовые), свитер и специальная стеганая куртка. В самолете все забито до отказа. Ведь мы везем буровой станок и к нему сорок шнеков по восемнадцать килограммов каждый. Нас, гляциологов, пять человек (Казарин, Андрей, я, Толя, Юра) да экипаж тоже из пяти человек. Первым пилотом летит огромный Федя Чуенков, вторым - его друг, щуплый, но ас Петя Рогов штурман конечно же Юра Робинсон, радист Коля и бортмеханик Филимоныч.

Машина бежит между бочками, отрывается и, делая левый круг, идет к морю. Сразу после взлета все замолкают и смотрят вниз Не только мы, но и весь экипаж. За окном море. Обычно оно темно-сине-серое. Внизу Мирный, остров Хасуэлл. Иногда видно, как у северного его берега как бы стелется белая пыль. Это летают тучи различных птиц. Внизу местами виднеется открытая вода, скопления айсбергов. Море как бы покрыто блестками застывшего светлого на темном фоне воды прозрачного сала. Блестков очень много, в некоторых местах они даже налезают друг на друга. Так замерзает океан.

До острова Дригальского сорок минут полета. Иногда приходит мысль остановись моторы - и все ведь у нас на борту нет даже спасательных поясов, не говоря уже о лодке. Только металл, а самолет продержится на воде минуты. Даже если наш SOS будет принят, нам никто не поможет... Но моторы работают хорошо. Захожу в тесный проход между клетушками радиста и штурмана, сажусь на свободное сиденье у левого борта сзади первого пилота. Вот он, остров Дригальского. Громадная низкая лепешка, геометрически правильно расползающийся блин жидкого теста, на который небесная хозяйка опустила громадный стакан и подрезала слишком тонкие края. Поперечник его двенадцать километров. Берега острова обрываются со всех сторон в океан. Попасть сюда можно только самолетом.

Через несколько минут летим уже над белым, покрытым мелкими застругами полем. Впереди какая-то точка. Это полузасыпанная палатка и рядом Автоматическая метеостанция - гордость нашего начальника метеорологического отряда Василия Ивановича Шляхова. Метеостанция представляет собой два столба, на одном из которых ветряк-генератор электроэнергии, на втором - приборы, а рядом - мачта радиостанции, передающей данные в Мирный.

Здесь, в центре острова, мы будем бурить через снег и лед скважину. Чем она будет глубже, тем лучше. Далее в эту скважину будут опущены термометры. Показания термометров, установленных на различной глубине, сопоставленные с показаниями термометров в других скважинах, позволят выяснить, можно ли рассматривать ледяной покров острова как уменьшенную модель ледяного щита материковой Антарктиды, и ответить на ряд других вопросов.

Быстро разгружаем станок, ставим его на - две доски, чтобы не болтался и не проваливался в снег, и вот уже тишину прорезал веселый стук мотоциклетного двигателя, Казарин, как всегда, занимается рычагами, моя работа - подать шнек, вставить его в станок, убрать горку ледяной стружки, поднятой на поверхность шнеками, подать новый шнек и так далее. Дует ветер. Стрекочет, подгоняя нас, мотор. Любоваться природой некогда, мы бурим, спуская за несколько часов до сорока шнеков, а каждый шнек что-то весит, и ведь после бурения их надо еще и вытаскивать из скважины, повторяя в обратном порядке уже описанную операцию.

В это время у самолета тоже кипит работа. Дело в том, что наряду с измерениями теплового режима представляет интерес получение величины скорости растекания ледяного блина острова. С этой целью еще неделю назад Андрей с Леней Хрущевым поставили на противоположных концах острова автомобильные фары, направленные в сторону возвышенности на материке "на седьмом километре" дороги от Мирного на купол. В фарах горели лампочки. Лампочки фар питались от аккумуляторов, которых должно было хватить на неделю непрерывного свечения. Точные координаты лампочек должны были быть засечены Леней ночью со склона ледяного купола Антарктиды. При этом он брался определить расстояние между ними с ошибкой не более одного-двух метров. Леня говорил, что через полгода опыт они повторят, и будет получена величина раздвижки лампочек. Но ведь расстояние до острова превышает сто километров! Я не очень-то верил в этот эксперимент.

Каждый вечер, иногда в поземку, Андрей и Леня ездили на вездеходе на "седьмой километр" ледяного купола, но лампочек не было видно. Лишь в последний день Хрущев засек одну из них. Но одна лампа - все равно что ничего...

Поэтому сегодня Андрей возится с новой идеей - гелиотропом. С этой целью из нашего дома изъяты все зеркала, включая карманные. Задача - пустить с острова Дригальского солнечные зайчики в Леню, стоящего на том же "седьмом километре" на материке в ста с лишним километрах от зайчиков. Направление "на Леню" осуществляется по вешкам. При этом идет радиосвязь от Андрея с зеркалом на острове Дригальского с самолетом, самолет передает сообщение в Мирный, а Мирный связывается с Леней, который стоит с теодолитом на "седьмом километре". Как ни странно, но идея оправдалась. Леня увидел и засек зайчики. Самолет перелетел на один край острова, затем на противоположный, и везде зайчики, пущенные с купола обычным зеркальцем для бритья, были зафиксированы за 100 километров. Кстати, оказалось, что одна из фар, которую не видел Леня, просто не горела. Заменили лампочку, и в ту же ночь ее видели на "земле".

К четырем часам Андрей кончил свою работу и подменил меня при вынимании снаряда. Пробурили на глубину шестьдесят метров, но при этом осталось тридцать пять метров открытой скважины, остальное было забито шламом - кусочками снега и льда, которые осыпались со шнеков.

Приятно отдохнуть в самолете. Поесть горячие консервы с луком, приготовленные радистом, который обычно здесь и повар; попить чайку, перекинуться шуткой со "станишниками", как зовут себя здесь летчики.

В шесть вечера вылетели и к ужину были уже дома. Нас встречает вечерняя поземка, трактор, который затягивает нас на стоянку, и всегда в стороне стоит командир авиаотряда Осипов, ждет своих летчиков.

День восемьдесят девятый. С утра до обеда откапывал кают-компанию, а вечером опять был ученый совет. Повестка дня - доклад Бориса Александровича Савельева "Гляциологические проблемы и программа исследований в Четвертой Советской антарктической экспедиции". Шеф в общем неплохо доложил, правда, много говорил об общих вещах, но, видно, так и надо было, всем понравилось. Как оппонент выступал Шляхов. Наиболее скользкие вопросы - динамика накопления осадков, то есть снега, как учитывать метелевый перенос. Мы кивали на Шляхова, он на нас.

После совета собрались пропагандисты. Решено начать политучебу со вторника. Учеба будет протекать так. по вторникам по радио будет читаться изучаемый материал, а мы будем сидеть в своих домах и слушать, а потом обсуждать.

День девяносто четвертый. Сегодня наконец задула пурга. Хорошая погода стояла долго, и мы почти забыли о белой старухе, заметающей все кругом.

Сегодня опять банный день, а значит, праздник. Встали часов в десять и пошли париться. Помылись - и домой, лежать, отдыхать от бани. Здешняя банька такая, что, приняв ее утром, уже целый день ничего нельзя делать. Нет сил.

До обеда читал Блока. Вспоминаю милую. Дома нас лишь двое - я и Андрей. Остальные члены нашего отряда (БАС, Толя, Сергей и Коля) сидят где-то на шельфовом леднике Шеклтона. Улетели туда еще позавчера, но не смогли вернуться из-за непогоды.

Уже чувствуется наступление осени. Начал образовываться новый припай (говорят, очень рано). Между островом Хасуэлл и мысом Хмара почти все пространство замерзло, покрылось тонким льдом. Закаты такие же красивые. Любопытно наблюдать, как солнце вращается на небе против часовой стрелки - ведь мы в южном полушарии.

День девяносто седьмой. По-прежнему метет пурга. Вход в пятый дом (соседний) вчера вечером не удалось откопать. Правда, его обитателей еще нет в Мирном. Ведь это они на шельфовом леднике Шеклтона сидят в самолете. Послали им радиограмму: "Пристально следим вашей работой. В знак солидарности завязали тчк нетерпением ждем общей развязки".

Пусть посмеются ребята.

Час назад получил радиограмму из дома. Сообщают, что все хорошо. Боже, как защемило сердце, как хочется на день слетать домой! Но надо не подавать виду.

Занимались сегодня с Андреем анализом радиограмм. Когда, во сколько, откуда отправлены. Выяснили, что мамы обычно пишут рано утром, жены - в восемь-девять вечера.

День девяносто девятый. С утра сначала откапывали сани, но не успели, пошли встречать самолет. Это с шельфового ледника Шеклтона прилетели наши ребята.

Погода улучшилась и позволила им вылететь. После обеда с час возился, откачивая воду из кают-компании. Позднее была вечеринка с летчиками по поводу возвращения. В общем мы, оставшиеся здесь, в Мирном, вели себя как негодяи. Ребята говорят, что они жили на шельфовом леднике только радиограммами из Мирного, а посылал их один Осипов. Когда его стали благодарить, он ответил, что "я бы не посылал их, но мне приходилось так же сидеть, поэтому я знаю, что там нужно..." Вот и домашние не все знают, что нам надо. Оказывается, там, на шельфовом леднике, было не так уж сладко. Ветер до тридцати метров в секунду Самолет так прыгал на этом ветру, что его все время грозило сорвать. А ведь он был закреплен лишь в ста метрах от барьера! Бортпаек был сразу разделен пополам.

Половину разделили на десять дней и получилась дневная норма. Через десять дней оставшаяся половина была бы разделена еще на двадцать дней. Но и в первые десять дней у них на человека ежедневно приходилось две галеты "Поход", четыре куска сахара и двадцать граммов масла...

Только сейчас я понял, что Осипов и летчики относились к "отсидке" серьезнее, чем мы.

Сегодня встали в десять, так как вчера легли в четыре утра. До утра работали на аварийном аврале в ледяном забое в штольне кают-компании. Стоишь на коленях в низкой штольне и топором рубишь лед, а лицо мокрое от тающих ледяных брызг и мыльного льда - замерзших сточных вод умывальников кают-компании.

День сотый (или 31 марта). Сегодня закончил изготовление "термоградиентной" установки на метеоплощадке. Это мачта высотой пять метров, на которую на разных высотах я повесил электрические термометры. Поместил я термометры и приборы-тепломеры и в лед на разных глубинах.

Знание температур в воздухе на разных высотах позволит определить характер обмена теплом между поверхностью и воздухом над ней. Показания датчиков во льду позволят оценить, сколько тепла уходит в лед или выходит из него. Показания их будут передаваться по проводам в метеодомик, где я поставлю самописец.

Работал усиленно три дня. Позавчера откопали кабель и перевезли его на метеоплощадку. Вчера занимался распутыванием концов, паянием и перепаиванием, помещением висящих в воздухе термометров в "домики", чтобы защитить их от влияния прямой солнечной радиации. Работа оказалась кропотливой, продолжал ее целый день. Работал с Леней Хрущевым до двенадцати ночи.

Сегодня утром с Сашей Круковским из метеоотряда заложили в снег косу термометров. Рядом повесили другие термометры, уже в воздухе. После обеда тянули кабель от них в дом метеорологов. Рыл для этого кабеля траншею через дорогу. Снег настолько плотный, что пришлось работать сперва топором или ломом, а потом уже лопатой.

1 апреля. День сто первый. Теперь уж и я со своим отрядом летал на шельфовый ледник Шеклтона. Цель - найти невысокий, а значит, нетолстый шельфовый ледник, выйти к его отвесному краю (барьеру) и, выбрав место, где толщина ледника, судя по высоте барьера, около двадцати пяти метров, пробурить скважину с отбором образцов льда, остановившись где-то, не доходя одного метра до нижней поверхности. Мне поручено, пользуясь альпинистской техникой, подойти к краю барьера и промерить высоту его до воды.