День сто девяносто третий. Начался новый месяц - июль. Проживем его, и будет уже весна.

Сегодня занимался заготовкой воды. Процесс этот весьма сложный. Сначала надо вырезать из снега кирпичи, а снег здесь такой, что его едва пилит пила. Самое же трудное - проделать первую щель, куда можно было бы эту пилу вставить. Дальше трудность только в том, чтобы выковырять первый надпиленный квадрат и дотащить неподъемную дуру до люка. Конечно, погода верна себе. Пурга и снег.

Куски снега так тверды, что, когда куб весом килограммов 30-40 бросаешь в люк с высоты два метра, он почти не раскапывается. Наоборот, он ломает все на своем пути. Положенный в бочку с подключенным нагревателем снег быстро тает.

День сто девяносто пятый. С утра занялся подготовкой и установкой тепломеров в шурфе на метеоплощадке. Перенес в шурф все необходимое, сверху накрыл его фанерой, сделал дверь-крышку, провел свет и телефон. И вот уже в моей ледяной пещере светло как днем. Ярко блестят громадные, невиданные на Большой земле снежинки на крыше. Странно, сейчас ведь июль, а я сижу в ледяной берлоге шириной метр и длиной два, а над ней ревет ветер.

После обеда мне домой позвонил Савельев. Станция Восток прислала тревожную радиограмму. Они протаяли скважину глубиной пятьдесят метров, но в последние дни подъем снаряда занимал до четырех часов, так как ее сверху забивало инеем от конденсирующихся паров воды. Сейчас вот уже десять часов подряд они безуспешно пытаются поднять бур через пробку, образовавшуюся где-то на глубине сорок метров. Часа два до ужина продумывали ответ и советы для Востока, но вечером когда пошел на рацию, то узнал неприятность: термобур не удалось протащить через пробку, он оторвался и упал вниз, теперь его труднее достать, да, пожалуй, и протаять скважину дальше будет невозможно.

День двести первый. Первую половину дня спал, так как ночью сон не шел. После обеда пошел в шурф, быстро, пользуясь телефоном, проверил концы проводов, связавшись с людьми на другом их конце, и занялся установкой тепломеров. Прошли часы, усилился ветер, началась пурга, а я все работал. В шурфе уже плохо проглядывалась противоположная стенка сквозь плотную пелену спертого холодного тумана. Стало тяжело дышать, и я решил кончить работу, но вдруг понял, что заставило меня это сделать. Абсолютная тишина в шурфе. Ни ветра, ни шороха поземки, лишь густой туман да люк с зализанными надувом краями. "А ведь, кажется, меня засыпало..." Пробую головой и плечами открыть люк - не поддается, и тут только я соображаю, что единственную связь с ребятами - телефон я выбросил на крышу шурфа, он здесь, в двух метрах, но, чтобы до него добраться, надо открыть люк, то есть сделать самое трудное. Потихоньку-потихоньку, а люк я все-таки открыл.

Сейчас, ночью, уже начало 9 июля, дня рождения Андрея. Он перебирает подарки, присланные из дома (он их не открывал раньше). Я заставил его плясать и вручил письма Жени, его жены. Конечно, он был счастлив. На шум из соседней комнаты пришел голый Серега, и мы проговорили до двух часов ночи.

С утра я, Сережа и магнитолог Николай Дмитриевич Медведев ушли в наряд, то есть отправились копать траншею у электростанции. Дело в том, что в бане под полом накопилось много воды. Для ее удаления требовалось во льду сделать траншею глубиной в метр, додолбить до снега, в который может просачиваться вода. Работали до обеда во льду из старой мыльной воды, обмылков бани.

После обеда продолжали, несмотря на пургу, вгрызаться в вонючий лед. Кончили работу в пять, когда стало ясно, что до чистого снега все равно не доберемся. Надо взрывать. В награду за работу Василий Иванович Жарков - наш "банщик-механик-водитель" - подтопил баньку, и мы хорошо помылись. Поужинали - и домой. Ведь у Андрея день рождения. Начало его было таким же, как всегда, вот только больного Вадима пришлось вести под руки, болит нога.

День двести шестой. Вот уже шесть дней как нет связи с Большой землей. Идут какие-то гигантские магнитные бури. По ночам горят странные кроваво-красные пятна полярных сияний. Мы раньше никогда не видели красных сияний. Первый раз было даже жутковато. Казалось, что где-то горят большие города.

День двести седьмой. С утра получил задание работать все на той же "бане". Андрей взрывами пробил траншею, и теперь мы ее закладывали сверху листами железа. Работа легкая и к обеду ее закончили. Погода стоит прекрасная, светит солнце, ясно, ветер 10-15 метров в секунду, но мы давно привыкли к такому. После обеда на метеостанции установил автоматическую аппаратуру записи показаний тепломеров и термометров в шурфе и сделал присоединения.

Нигде нет такого твердого снега, как в Антарктиде. Снег здесь можно "копать", лишь разбивая его топором или выпиливая пилой. Лопата отскакивает и только звенит. Еще ни разу не становился на лыжи, да и невозможно. Поверх этого каменного снега стоят, как ящерицы, поднявшие голову, большие и малые заструги, такие же твердые, как сам снег.

Сегодня летчики наконец перегнали свой Ил-12 на припай, конечно, не без происшествий. Машина долго кружилась над Мирным с одной выпущенной "ногой".

Сегодня же радио сообщило, что на солнце был самый большой взрыв за сто лет. Из-за этого на неделю нарушилась радиосвязь между Америкой и Европой.

День двести шестнадцатый. Сегодня прекрасный день, один из редких в Антарктиде. С утра, пока еще темно, начали готовиться к выходу на припай. Цель похода - исследовать странный темно-зеленый лед, поднявшийся громадной глыбой среди гигантского хаоса обломков и айсбергов у места обвала ледяного барьера. Тщательно подготовились к выходу, надели ботинки с триконями, взяли ледорубы, отрубили кусок новой веревки. Вышли из дома утром всем отрядом. Полный штиль, впереди на востоке, захватив полнеба, полыхает восход. Мороз минус 28 градусов, но он почти не чувствуется, привыкли. До зеленой глыбы добрались без происшествий. Осторожно щупали снег в местах, где метровый припай поднят и изжеван, как тонкий ледок под ногой шалуна, шлепающего по лужице. Очевидно, все уже замерзло.

При ближайшем рассмотрении зеленая глыба оказалась нижней частью легшего на бок айсберга. Она необыкновенно прозрачна и заполнена мелкой, расположенной слоями мореной. Зеленый лед через каждые полметра пронизывают трещины. Эта глыба через слой морены толщиной в полметра переходит в голубой лед собственно айсберга, длина которого, бывшая ранее толщиной ледника, достигает ста пятидесяти метров. А может быть, зеленый лед - это и есть слой пресной талой воды Центральной Антарктиды, заново намерзший снизу у края ледника?***

Вырубили образцы льда из всех горизонтов, наверное, килограммов триста. Обошли айсберг со всех сторон. Погода прекрасная. Небо голубое, ни ветерка, ярко светит солнце, как в горах. Красота неописуемая, все дали прорисованы нежнейшей пастелью с переходом всех тонов от глубокого голубого к белому, розоватому, розовому, красному и фиолетовому. Единственно, чего здесь нет, - собственно зеленого цвета.

Все время в напряжении, нет-нет да и скрипнет трещинкой коварный, еще не до конца смерзшийся припай. Особенно насторожил нас один момент. Мы вырубали куски льда для образцов. Это плохо удавалось, так как лед находился в очень напряженном состоянии и при ударе ледоруба моментально рассыпался. И вот при одном ударе вдруг раздался глухой подземный гул. Все замерли. Где-то далеко под ногами что-то происходило, что-то лопалось и ухало, но так и замолкло, не причинив вреда. Через несколько минут пришли встревоженные Андрей и Юра Дурынин, которые работали метрах в ста от меня. Под ними тоже слышалась эта возня. Мы с недоверием посмотрели на молчаливого гиганта, ведь ему ничего не стоило снова разорвать, как папиросную бумагу, весь этот для нас толстенный припай и еще раз. разломившись, перевернуться...

В общем мы без сожаления ушли с этого юного айсберга и увезли свою добычу.

Через полчаса мы уже спускались на седловину айсберга, а еще минут через десять шагали в гости к пингвинам.

Километрах в двух от колонии пришлось задержаться, наперерез нам, громко крича, со всех ног бежали шесть пингвинов. Забыв солидность, они падали на белые груди, катились, снова вскакивали и бежали, крича нам, чтобы подождали. Мы остановились. "Ребята", запыхавшись, подбежали метров на десять и начали что-то лопотать и хлопать крыльями, обсуждая наш вид. Они, видно, были очень заинтересованы. Вообще говоря, и мы с удовольствием следили за ними. Наконец, довольные друг другом, мы разошлись: у каждого ведь были свои дела...

Вот наконец и колония. Тысячи пингвинов стоят парами и гогочут. Временами каждая пара посматривает вниз, где на лапах одного из них лежит заветное яичко. Первое, что бросилось нам в глаза, - это какое-то постоянное, нежное попискивание на фоне общего гогота. Я подхожу ближе - "пини" медленно, на пятках отходят.

Временами раздается треск - это лопается лед, расходясь трещинкой сантиметра три шириной. Лед проваливается от перемещения тысяч пингвинов на новое место. Наконец я очутился в центре пингвиньего круга. Присматриваюсь. Вот родители любовно смотрят вниз. Отец поджал живот, приподнял его складку, и вдруг из-под нее высунулась маленькая желтенькая головка с черными глазками и черной полосой по верху головы и спины. Головка посмотрела по сторонам, на меня, взглянула на родителей и пискнула им. Родители радостно загоготали, один из них икнул, открыл клюв и наклонился над малышом. Тот храбро залез головкой в огромный рот и начал что-то оттуда выбирать. Поев, он снова пискнул и улегся на лапы. Папа накрыл его толстым животом, и вот уже желтенькое крошечное тельце спрятано. На "улице" осталась лишь одна любопытная головка. Но родители решили, видно, что малыш может простудиться, и мама бережно затолкала головку шалуна под живот толстого папы.

А рядом еще один пингвин тоже время от времени поджимает живот и смотрит вниз. Но безрезультатно: у его ног лежит яйцо, и сколько раз при мне он на него ни смотрел, птенца он не дождался...

На обратном пути зашли на островок, где похоронены Н. Буромский, Е. Зыков и М. Чугунов, и выбрали место для могилы Валерия. Решили положить его немного в стороне от других, на террасе, обрывающейся в море, лицом на север, к недоступной ему теперь Родине.

День двести тридцатый. Пишу, лежа в постели. Грипп, болит голова. Сейчас с Юрой Робинсоном занимались подсчетами. Если через каждый километр переносится 110 тысяч тонн снега в сутки, значит, в сутки через каждый километр берега проходит 200 полновесных железнодорожных составов из 50 вагонов со снегом!

Очень чувствуется, что прожили больше половины зимы. Кажется, что осталось совсем немного, и, лишь когда начинаешь считать месяцы, выясняется, что их еще надо прожить здесь.