День триста сорок девятый. Оказывается, уже 4 декабря. Проспал до обеда. Перед обедом меня осмотрели врачи. Вес 66 килограммов, кожа и кости, давление 105/75, кровь хорошая. После обеда снова спать. Встал перед ужином, кое-что сделал по работе, отдал Науму Блоху в мастерскую тепломеры для подготовки в Оазис. Ведь вопрос о том, где измерить геотермический поток тепла Земли, решен. Буду измерять его на дне глубокого озера в месте, свободном ото льда, примерно в двухстах километрах от Мирного. Это место называется Оазис Бангера.

Смотрел после ужина кино, постригся. Завтра будет последний рейс на Восток. Отправил с летчиками кое-какие подарочки ребятам-восточникам. Сейчас снова спать, спать... Наверное, до завтрашнего обеда.

День триста пятидесятый. Действительно, проспал до обеда. Мои тепломеры почти сделаны, завтра закончим их до конца. Тепломеры - это резиновые диски диаметром около тридцати сантиметров и толщиной один сантиметр. Эти диски как бы прошиты насквозь тонкой проволокой, спаянной из кусочков проводов, сделанных из различных материалов, так, что половина спаев с одной стороны, половина - с другой. Получается как бы много, около тысячи, соединенных последовательно одна за другой термопар. Если температура на одной стороне диска отличается от температуры другой его стороны, эти термопары создадут электрическое напряжение, пропорциональное разности температуры или потоку тепла через диск. Значит, если положить этот диск на дно озера, то можно измерить там идущий через него поток тепла, а ведь он в глубоких озерах равен геотермическому потоку.

Чувствую себя по-прежнему как сонная муха. В Мирном ветрено, но прекрасно. Как хорошо, что купол позади. Сейчас снова спать. Странная психология здесь, в Мирном. Я закончил свою работу и прилетел здоровый, меня не "вывезли", и поэтому я "герой", "победитель". Я чувствую это по всеобщему уважению. Отсыпаюсь и не встаю на завтрак, и никто не скажет мне слова.

А вот к ребятам, которые там заболели, отношение почти презрительное, хотя вины их в том не было. Их отправляют на грязные работы не по специальности, и, пока я сплю эти три дня, прилетевший со мной больной перебирает каждый день картошку на складе.

День триста пятьдесят первый. Летали в Оазис Бангера на глубокое озеро под названием Фигурное. Там я должен был опустить тепломер. Вылетели в шесть утра.

Когда садились на озеро, боялись, что проломим лед. Юра Робинсон при посадке открыл дверь и лежал около нее, смотря, не провалятся ли лыжи. Я был "связным", должен был дать команду пилотам "бить по газам" и уходить, если что... Все обошлось хорошо, но посадка получилась очень жесткой. На поверхности совсем нет снега, она покрыта мелкими бугорками, как бы застывшими волночками или даже, скорее, чешуйками длиной двадцать сантиметров и высотой пять. Возникли они, наверное, при замерзаний под ветром. Ходить по ним очень тяжело, как по очень скользкому крупному булыжнику.

Измерения показали толщину льда 1,8-1,7 метра во всех пяти точках, где делались лунки и бросались грузики на тросиках, чтобы определить самое глубокое место. Глубины озера - 30, 40, 63, 57 метров. Затем зарядили четыре килограмма тола, сделали солидную дыру и опустили тепломер. На льду поставили палатку, в которой я установил чувствительный гальванометр для определения электрического тока термопары - тепломера; световой зайчик этого гальванометра скажет мне о том, сколько тепла и в каком направлении идет через дно. Первые измерения примерно через два часа после установки тепломера показали только, что зайчик ходит беспорядочно вправо и влево по шкале отсчета. Это значит обрыв линии. Где?

Дальше работать не пришлось. Моему помощнику Олегу Михайлову надо лететь в Мирный к "сроку", то есть провести наблюдения в точно определенное время.

На обратном пути сделали посадку на промежуточном аэродроме, который летчики создали здесь, у края горной страны, для дозаправки.

Нас встретил "комендант" - поморник Фомка, большая чайка. Еще осенью наши летчики получили его в наследство от предыдущей смены. Нам рассказывали, что он прилетает всегда к самолету, храбро садится рядом и ест из рук. Сейчас он тоже прилетел, сделал приветственный круг и сел около хвоста самолета, считая, что это большая птица, поэтому располагаться у ее клюва небезопасно. Однако из рук мясо не взял, подошел не ближе чем на два метра и все время опасливо косился на нас. Когда кормил один человек, то он подходил ближе. Очевидно, считал, что оставаться один на один менее опасно.

Наевшись, Фомка отошел в сторону и, нахохлившись, сел на лед. Когда запустили моторы, он взлетел, но не улетел совсем, а начал делать круги над машиной, стараясь не попасть в струю. Подружка его в этот раз не прилетела, очевидно, сидит на яйцах. Интересно, что он думает о самолете и всех нас, вылезающих из его живота. Наверное, принимает нас за цыплят этой странной птицы.

День триста пятьдесят седьмой. Сегодня снова летали в Оазис, но опять неудачно. Подлетев к нему, встретили сплошные облака. Завтра подъем в 4.30 утра, попытаемся лететь снова, уже на Ан-2. Для полета на Ли-2 уже нет бензина.

8 декабря санно-тракторный поезд вышел наконец с Востока в направлении Южного полюса. Прошел около 80 километров. Идет челноком.

День триста пятьдесят восьмой. Только что вернулись из полета на озеро Фигурное. Эксперимент наконец проведен. Обычного здесь ветра не было, его порыв не тряс палатку, а значит, не качал чувствительный гальванометр, так что пришедший со дна озера сигнал был четко читаемым. Зайчик гальванометра уверенно отклонился по мерной линейке на другом конце палатки и стал как вкопанный в новое положение.

Но может быть, мы измеряем какие-то токи помех, а не слабый голос потока тепла Земли?

Мы вытащили на поверхность мокрый, покрытый зелеными ниточками водорослей тепломер, перевернули его "вверх ногами", так что его дно стало "крышей", и снова осторожно опустили на дно. Теперь надо, чтобы зайчик отклонился от своего положения на нуле на такую же, как перед этим, величину, но в другую сторону. Только тогда можно сказать, что ты измерил то, что хотел.

Я был почти уверен, что, пока мы делаем эти манипуляции, начнется ветер или оборвется какой-нибудь проводок и нарушится контакт или, наоборот, произойдет где-нибудь короткое замыкание. Ведь должна же была Антарктида что-нибудь сделать, чтобы не открыть одну из своих тайн. Но эта капризная женщина была сегодня в хорошем настроении. Ничего не сломалось и не замкнулось, и зайчик так же

уверенно, не спеша пошел в другую сторону и отклонился точно на такое же расстояние от нуля, как и два часа назад Я на четвереньках выполз из палатки на свет дня: - Все, ребята, вынимайте эту штуковину из воды, собираем барахло - и домой. Мы измерили, что хотели.

По моему лицу, по тому, как я сыто-безразлично вытаскивал из палатки гальванометр и вещи, над которыми еще утром так дрожал, летчики уже поняли: "Победа!"

Сейчас палатка со всем содержимым была уже нам не нужна, так же как не нужна бывает пушка солдатам, сделавшим последний выстрел и узнавшим, что объявлен победный мир. Ведь и для нас это был последний полет на последнем бензине в последние дни, остающиеся перед концом зимовки.

Уже в воздухе я объявил летчикам, что в результате этого их полета выяснилось, что поток тепла у границы воды озера с дном направлен снизу вверх и в несколько раз превосходит средний для всей Земли геотермический поток тепла. Этот вывод очень важен для будущих расчетов теплового баланса у дна ледникового щита Антарктиды.

День триста восемьдесят девятый. Не писал месяц. Сначала после завершающего полета в Оазис приводил в порядок подледную лабораторию гляциологов к приходу "Оби". Потом 26 декабря Александр Гаврилович Дралкин привел-таки санно-тракторный поезд на Южный полюс, и я вдруг почувствовал, что такое быть рядом со славой, но в стороне от нее. Огромный поток телеграмм шел через нас тем шестнадцати, что сейчас радостно мчались обратно домой, на Восток. И хотя я был уверен, что для моей науки измерения, сделанные мной в Оазисе, важнее, чем участие в походе еще одного, семнадцатого, человека, тем не менее я очень переживал.

А потом мы праздновали встречу Нового года, года возвращения домой. Вдруг стало ужасно жалко покидать все эти места и работу. Ведь мы только недавно поняли, что, как, когда и где надо делать. Но летать уже не на чем, у летчиков нет бензина, только неприкосновенный запас на случай "санрейса" на Восток.

Вчера в обед "Кооперация" стала у кромки льда в 20 километрах от Мирного. Этим она исчерпала свои возможности ледового судна. Теперь в Мирный будут доставлены письма и часть людей самолетом. А "Кооперация" будет ждать "Обь", которая сделает для нее канал в припайном льду. По этому каналу "Кооперация" подойдет на рейд Мирного. Но "Обь" где-то задерживается, заканчивая плановые океанологические работы.

У всех лихорадочное настроение, все время по радио звучит песня: "Домой! Домой! - поет попутный ветер..." Это традиционная песня, включаемая на всех зимовках перед их окончанием. И действительно, я готов слушать ее все время. Первый самолет полетел на судно, а я с Левой Смирновым снова поехал на тракторе в свой обычный рейс на купол, к скважине на седьмом километре. От буровой вышки увидели в бинокль долгожданное судно. Долго по очереди глядя в бинокль, смотрели на него. Только через два часа приехали обратно в Мирный. Сразу побежали на рацию, получили письма.

День четырехсотый. Опять перерыв в записях. Итак, сначала пришла "Кооперация" и привезла часть писем. И сладко и больно было их читать. Мы совсем забыли о Большой земле, а ведь нелегко было нашим женам с детьми прожить без нас больше года. Это стало ясно из писем.

Не успели "переварить" письма - прилетели с Востока ребята-походники, потом пришла "Обь" с посылками и письмами. Все ходят как именинники.

Как я рад альбому фотографий и целой куче писем! Сейчас я, кажется, целиком в курсе всех дел Большой земли.

В середине января в Мирный с теплохода переехали наши сменщики - новый гляциологический отряд. Примерно дня четыре мы занимались передачей дел и оборудования пятой экспедиции. Ребята, все, кроме начальника отряда, еще никогда не зимовали и с некоторым страхом слушают наше "ла-ла". У всех у нас желание говорить и говорить, ведь это новая смена, новые люди, которых мы не видели целый год.

"Обь" начала пробивать для "Кооперации" канал в припайном льду толщиной почти два метра. Бьется он очень медленно. Иногда судно проходит два километра в сутки.

Бельгийское экспедиционное судно, как всегда, затерто во льды и просит помощи. Мы ответили, что поможем.

На нас большое впечатление произвел первый полет на "Кооперацию". Теплоход очень понравился. Чистота, комфорт, нас угостили прекрасным обедом. Обслуживали гостей приветливые официантки. Это были первые женщины, которых мы увидели с тех пор, как высадились на берег Антарктиды.

Удивляюсь, что не ощущаю той радости, которая должна была бы быть по поводу прихода судов. Большая земля кажется такой чужой, а в Мирном все так привычно, еще столько не сделано. Тепло, трава, деревья, города Большой земли давно забыты. У нас свой город - Мирный, своя трава и деревья - это несколько лужаек с мхом, который мы нашли между камнями на острове Хасуэлл. Придем туда, сядем на теплые камни, снимем сапоги и портянки. Хорошо! Единственное, что связывает тебя с тем миром, Большой землей, - это четыре-пять человек. Ты должен вернуться к жене, детишкам, повидать маму.. Если бы не это, можно было бы спокойно жить здесь дальше. Вот так и становятся наверное, полярниками-профессионалами.

К нам часто заходит Евгений Сергеевич Короткевич - начальник сменяющей нас экспедиции. Планы у них большие, но что они сделают - сказать трудно.

На днях на "Кооперацию" начали переселяться ребята нашего отряда. В Мирном слишком тесно, и все свободные от работ едут на теплоход. На нашем судне кончается пресная вода, а озерка с пресной водой на айсберге никак не найдут. Поэтому идет заготовка снега для воды и погрузка его прямо в трюмы. Таким способом заготовлено уже около 80 тонн снега.

День четыреста первый. Всех потрясла ужасная трагедия. При очередных операциях по погрузке снега для получения запаса пресной воды один из матросов попал в лебедку и погиб.

Вечером наш отряд переехал на постоянное жительство на "Кооперацию". Печально выглядит судно при свете белой ночи с приспущенным флагом. По каналу, сделанному "Обью", "Кооперация" перейдет к острову Пингвиний, поближе к островку, на котором будет похоронена еще одна жертва Антарктиды.

Почему это случилось? Что это - неосторожность или тот "антарктический фактор", который первое время так действует здесь на всех?

День четыреста четвертый. Сегодня похоронили погибшего матроса на островке, где уже лежат Н. Буромский, Е. Зыков, М. Чугунов. Совсем недавно мы были здесь, привезли сюда и оставили Валерия Судакова.

Печально, не переставая, гудят суда. Длинной вереницей, скользя и проваливаясь в раскисшем снеге с водой, идет . группа людей в рабочих брюках, заправленных в сапоги, в телогрейках, в морских бушлатах и свитерах. Сменяясь, несут на плечах гроб, завернутый в кормовой, огромный государственный флаг. Впереди процессии медленно, опустив голову, идет помощник капитана судна, высокий человек без пальто, в водолазном свитере, на который надет форменный черный пиджак с золотом нарукавных нашивок. Черные форменные брюки заправлены в рабочие сапоги с загнутым вниз верхом. На длинных ремешках болтается где-то у колен наган в черной кобуре. Взят для прощального салюта. Боже мой, где это я? Разве в 60-х годах XX века капитаны еще хоронят своих мертвых матросов на необитаемых островах?

"А. П. Жиленко, матрос. Погиб 25 января 1960 года" - написано на могильной доске. Звучат залпы прощального салюта. Ревут суда.

День четыреста пятый. Пурга. Ветер 20 метров в секунду, и нет видимости. Все работы на льду прекращены. Антарктида спохватилась, что дала похоронить человека, но уже опоздала, мы успели сделать все как положено.

День четыреста восьмой, воскресенье. С утра возобновлена разгрузка. Снова взад и вперед идут трактора по ледяной дороге. Днем разгрузка окончена. Вечером принято решение: выходить сегодня. Это чтобы не. выходить в понедельник. Обе команды бешено готовятся. В 22.00 из Мирного на борт "Кооперации" были доставлены последние отъезжающие.

День четыреста девятый. Понедельник, 1 февраля. Вчера отойти так и не удалось. С утра наша старушка все ворочается во льду, пытаясь развернуться. Наконец на буксире "Оби" это ей удается, и, дав длинные прощальные гудки, оба судна идут по каналу. Через два часа вышли на чистую воду, спрятались от ветра за айсберг и стали у припая борт к борту. Прилетел прощаться Ан-2 с начальством из Мирного. Идет перекачка горючего с "Оби", чтобы нам хватило его до Африки. Оба экипажа целуются, палубы забиты людьми. Никогда не думал, что встреча двух судов так торжественна и величественна. Совет капитанов принял смелое решение - выходить в море сейчас же, то есть в понедельник.

В 16.30 наконец мы отошли от "Оби". Гудки, объятия, ракеты.

Снова любуемся закатом, айсбергами. Не могу представить, что можно жить без всего этого, без этого моря и этой уже такой привычной замкнутой на себе жизни.

Следующий день. Идем вперед. Солнце, красивые кучевые облака. Их не было у нас на побережье никогда. Ночь сейчас почти темная, видны даже звезды.

День четыреста одиннадцатый. Айсбергов все меньше, пасмурно, спокойно. Мертвая зыбь. Появились первые красавцы альбатросы. Распорядок дня: с утра до обеда - отчет, потом обед и разное: кино, пинг-понг, книги. Остановились для ремонта машины. Во время двухчасовой стоянки пытались ловить рыбу. Кругом вспенивают воду киты или косатки, а рыбы что-то нет. Вечером в музыкальном салоне - песни...

День четыреста двенадцатый. Ветра по-прежнему нет, но крупная зыбь - к счастью, килевая. Переношу ее хорошо, только голова тяжелая. Облака разошлись, светит солнце. Айсбергов уже нет.

Основной волнующий вопрос: куда идем? Вечером стало известно, что направляемся в Порт-Элизабет, затем в Ист-Лондон. Только что наблюдали красивейший закат. Низкие темные облака, тяжелая зыбь, отсвечивающая сталью, и у горизонта красные и лимонного цвета светлые пятна в просветах облаков. Бесподобно...

День четыреста тринадцатый. Пасмурно. Покачивает.

Волна бьет "в скулу", но корабль отлично держится. Бортовой качки практически нет. С утра - отчет, потом безделье. Сегодня уже первая настоящая темная ночь со звездами. И Южный Крест над головой.

День четыреста шестнадцатый. Все судно скрипит и стонет. Иногда кажется, что оно во что-то врезалось или скребет по булыжникам, упав с волны. В этот момент кто-нибудь говорит, что опять переехали кита. На палубе стоять трудно. Ветер до 30 метров в секунду. Шторм 10 баллов. Я в такой ситуации в первый раз. Чувствую себя хорошо. Только аппетит зверский и утром трудно вставать. Судно наше отличное и прекрасно сопротивляется боковой качке, лишь клюет носом, зарываясь в волну.

Оказывается, при 10 баллах отдельные горы воды уже загораживают горизонт.

День четыреста восемнадцатый. Вчера шторм не ослабевал, судно с таким грохотом падало с волны, что иногда казалось, что оно натолкнулось на айсберг. Чувствую себя по-прежнему отлично. Изменили курс, и качка стала бортовой. Шторм не утихает. Утром по правому борту сквозь туман стали вырисовываться острова Принца Эдуарда - стена, уходящая под 45 градусов вверх. Вершина скрывается в тумане...

Качка не утихает, впервые вижу такую волну. Судно кренит с борта на борт так, что со стола летит все, что там лежит. Когда наша старушка валится на борт и видишь, как идет новая зеленая гора, которая сейчас поддаст еще, кажется, что мы уже не встанем...

Самое интересное, что никого не укачивает. У всех прекрасное настроение, страшный аппетит. В столовой даже на политых скатертях невозможно есть: слишком энергично надо жонглировать тарелкой с супом. На стуле не усидишь, едешь вместе с ним. Поэтому многие едят стоя, "расклинившись" где-нибудь.

Я чуть не переломал ребра. Меня и одного радиста бросило на столик, стол вырвало вместе с паркетом из пола, и мы все улетели в угол. Ребята хохочут: "...еще немного - и выломали бы борт". Все время откуда-то слышен грохот. Это летят плохо закрепленные ящики, стулья.

Часа два днем провели на палубе, фотографировали волны и альбатросов. Шторм очень красив и хорошо действует на нервы, если тебя не травит. Особенно шторм при солнце, как сегодня.

День четыреста двадцать второй. Второй день лежу как пласт, без движения. Приступ аппендицита! В самый неподходящий момент, в шторм. Около, потирая руки, облизываясь, как кот, ходит наш экспедиционный врач Сережа Косачев... "Ну как, сделаем харакири?" Но я пока держусь. В каюте все время полно народу, большое участие принимает новая знакомая, наша классная служительница Валя, сидит рядом, сверкая улыбкой мне и всем ребятам. Снова в ходу наш антарктический юмор. Снимают мерку для моего гроба, идут разговоры про колосники. Я распределяю между ребятами свое имущество, завещаю кому что. Даже Валя подхватила наш стиль, говорит, что не разрешит бросать меня за борт, положит в рефрижератор, довезет до Риги и сдаст моей Вале. Во всем этом какая-то доля правды. Тяжело делать операцию на качающемся судне на 30-м градусе южной широты. Уже жарко, и все плохо заживает. Так что главный вывод: надо терпеть и не сдаваться до родной земли. В запасе есть еще уколы, хотят начать их делать сегодня.

Сильная слабость, болит голова.

День четыреста двадцать третий. Дела мои неважные, вчера потерял сознание. Почувствовал себя плохо, встал, вышел из каюты и хотел закричать, но упал в проходе. Операцию делать уже нельзя: уже слишком поздно. Надо лежать, чтобы глупый аппендикс не прорвался. Врачи колят уколами изо всех сил.

День четыреста пятьдесят шестой. Прошел месяц, как я бросил писать. Боль в боку наконец прошла. Остались позади заходы в Порт-Элизабет, Ист-Лондон. Позади остался Кейптаун, первые дни безмятежного плавания в Атлантике, бассейн, душные ночи экватора, Южный Крест. Дня за два до экватора и дня два после его пересечения были отлично видны и Крест и Медведица.

Позади осталось чудесное утро, когда мы любовались Канарскими островами по левому борту и маленьким корабликом между небом и землей. Канары навсегда останутся в памяти такими: синяя далекая земля, синее море и белый кораблик, как бы висящий среди синевы. Остались позади дельфины, весело, не оглядываясь, идущие на метр впереди форштевня и вдруг уходящие вправо и влево.

Остались позади встречи с акулами с напоминающими черный парус плавниками, со спешащими посмотреть на нас любопытными черепахами и с пугливыми летучими рыбками. Позади ленивые тропические "станции" - остановки для проведения научных наблюдений и тревоги с криком "Человек за бортом!" и со спуском шлюпок.

Сколько интересного пережито за эти дни плавания: купание ночью в светящейся искрами воде бассейна, вечеринки, на которых пили ром под Южным Крестом, мой день рождения на самом экваторе, всеобщее увлечение попугаями, праздник на судне в связи с тем, что пропавший попугай вдруг нашелся на мачте. Вспоминается синоптик Леня, бросающий бутылки из-под сухого вина в море с записками, где указаны координаты, курс и название судна.

Сколько прекрасных дней и ночей провели мы, лежа на покрытых брезентом люках трюма! Днем загорали, ночью смотрели на звезды. Тогда я на всю жизнь полюбил созвездие Орион. В эти прекрасные вечера оно всегда стояло точно в зените чуть-чуть с левого борта. Возле него спал Сириус и звезды Большого Пса, где-то рядом прятался Малый Пес, четко выделялся Лев. Только море, звезды и качающаяся, чуть освещенная мачта. Нет, наоборот, мачта не качалась, качались небо и звезды. Сначала это было странным, но потом мы привыкли. Единственное, что заботило, - необходимость писать отчет. Из-за него я и дневник не писал. Работал каждый день до глубокой ночи.

Опишу лишь сегодняшний день. Сегодня мы вошли в Бискайский залив. Мыс Фенистер остался где-то справа и сзади. Последние два дня шли при крупной зыби. В Бискайе совсем недавно бушевал шторм в 10-11 баллов. А сейчас серое небо, серое море, нечеткий горизонт, слабый ветерок, слегка качает, но мы считаем, что идем как по озеру. Ведь это Бискай, кладбище кораблей! Вокруг суда, суда. Все спешат проскочить между весенними штормами. Несмотря на дымку, вокруг все время можно видеть пять-шесть кораблей Каждый третий - танкер - и старые колымаги, и белоснежные современные красавцы. Появились и маленькие грузовые суденышки, которых мы никогда не видели в океане.

Сегодня у нас необычный день. Первый раз мы обогнали сразу два судна. Радость была всеобщей. Идем мы обычно на одном дизеле, второй в ремонте. Поэтому, используя попутные ветер и течение, делаем восемь узлов.

До дома осталось чуть больше десяти суток. Буду считать, что я уже дома, когда обниму жену. А может быть, даже раньше - когда войдем в порт. А пока этого чувства нет. Ведь мы уже 23 дня в открытом океане, с тех пор как прошли Кейптаун. А ведь нам плыть до Риги еще неделю.

Сегодня вечером снова стояли на носу, смотрели вниз, на буруны. Море по-прежнему светится отдельными искрами. Это свечение искрами характерно для Атлантики. Особенно сильно оно было в районе Кейптауна. Тогда светились не искры, а целые громадные глобулы, примерно по кубометру. Иногда в головной волне вдруг на большой глубине вспыхивали огромные зеленые взрывы. Перед этим впереди корабля было видно едва светящееся пятно диаметром метров в десять-двадцать. Когда в него вонзался форштевень, происходили взрывы. Пограничный слой воды вдоль борта, увеличивающийся у кормы до двух метров, и бурун у носа светились ярким зеленым светом. Таким сильным, что. кажется, можно читать. От носа судна разлетались горящие стрелы. Это рыбы кидались в. разные стороны. Иногда впереди появлялось светящееся пятно какой-нибудь рыбы-громадины, иногда мы врезались в целую стан" рыб, и тогда весь океан превращался в фейерверк летящих головешек.

День четыреста пятьдесят седьмой. Не верится, что через несколько дней будем дома, что справа в тумане - Испания, что все кончается. Почему-то это не совсем радует Мы привыкли к снегу, к морю, к далеким пустынным горизонтам...

Главная моя личная забота - борьба с фурункулом на щеке. Пока он меня побеждает. Полтора года ничем не болел, а тут предстоит встреча с женой - и на тебе, да еще на лице.

День четыреста пятьдесят восьмой. Вчера к вечеру вошли в Ла-Манш. Погода отличная, говорят, редкая для этих мест. Светит солнце, море снова стало приветливо, опять в нем много голубого и зеленого. Горизонт, правда, в тумане и небо белое, но солнце ярко светит через пелену.

День четыреста пятьдесят девятый. Идем Северным морем, по-прежнему сравнительно тихо, туманно, холодно. Море гладкое, нет даже зыби. Навстречу и обгоняя нас, идут бесконечные суда. Очень много мелких и очень старых. Таких мы не встречали на всем пути до Ла-Манша. Очевидно, старая рухлядь и мелкота не решаются выходить в океан. Там мы встречали только современных красавцев.

Идем по фарватеру. Он сравнительно узкий и часто обозначен плавающими маяками. Хорошо видны белые берега Англии: церкви, строительные краны, дома. Каюта кажется уже не домом, а купе вагона, которое скоро надо покинуть.

Сегодня банный день. В души наконец пущена пресная вода.

Вот так и идет здесь наша жизнь, сотканная из бурь, страстей и переживаний по поводу самых мелких событий в ожидании самого крупного для всех события за последние полтора года.