Первое июня, понедельник. День сто шестьдесят третий. Вот и июнь, разгар зимы. Поземка, ясно. Болит голова, хочется спать, однако пошли с Вадимом на завтрак. Вчера легли спать часа в три ночи. Вадим ночевал у нас, и мы долго разговаривали. Ходил на рацию, разговаривал со станцией "Остров Дригальского". Андрей сообщил мне, что они начали протаивать скважину моим термобуром. За три дня прошли около тридцати метров. Сначала бурили со скоростью проходки полтора метра в час, а по мере углубления скорость упала до одного метра. Однако главное сделано, "машина" работает, теперь надо только время.

День сто шестьдесят четвертый. Утром проснулись нормально, то есть в половине девятого, вскочили, наспех плеснули воды в лицо - и в кают-компанию. Обычно мы приходим туда без пятнадцати девять и без одной минуты девять кончаем завтрак. Потом сразу бегу на рацию. В девять связь с Дригальским. Связь была плохой, понял только, что ребята сидят в палатке, работы в поле возобновить не могут из-за погоды, занимаются лишь моим протаиванием. Прошли уже тридцать три метра, то есть до той глубины, дальше которой не мог идти станок, привезенный нами из Москвы. Погода сегодня держалась приличной, чистое небо, ветер метров 9-15 в секунду, поземка, но не сильная. Последнее время погода нас не баловала. В мае было двадцать три штормовых дня, из них три урагана со скоростью ветра до 40 метров в секунду. Позвонил Дралкину, сообщил, что сегодня могу поставить на припае косу термометров. Со мной пошли Сережа и Олег. Втроем еле дотащили похожую на длинного удава косу до места на припае возле айсберга. Лед там оказался толщиной семьдесят сантиметров и почти не прикрытый снегом. Быстро пробурили ручным буром лед (не до конца), потом "разделали" лунку пешней. Когда пробил донышко, хлынула вода, соленая вода океана. Попробовал ее и соленого снежку. Приятна и сама соленая вода после нашего дистиллята, и то, что океан - дорога домой, в теплые страны.

Косу установили быстро, вывесили на треноге. Выглядит она солидно. Сфотографировались около нее, хотя погода начала портиться. По дороге домой часто оглядывались, любовались нашей работой. Я почувствовал, что Сереже и Олегу коса эта стала родной, так всегда бывает с тем, что сам делаешь. Когда добрались до Мирного, взошло солнышко. Как оно дорого теперь и как редко! Остановились и долго смотрели на него. Серега даже сфотографировал это солнце.

Зашли по дороге к гидрофизику Леве Смирнову. У него обострилась язва желудка. Парень лежит, не встает. А ведь здесь из продуктов есть все, и ему готовят такие диетические блюда, какие и на материке не всегда приготовишь. И все-таки он чахнет.

Прочитал в книге про плавание капитана Кука о том, что у него тоже была язва, когда он долго плыл где-то в южнополярных морях. Тогда врач вылечил капитана тем, что начал кормить его парным мясом. Но для этого доктор убил свою любимую собаку...

После ужина были политзанятия, а потом я занимался градуировкой прибора для измерения температуры нагревателя термобура во время его работы, так как решил, что измерять ее необходимо.

День сто шестьдесят пятый. Вечером был на запуске шаров-зондов у метеорологов. Толстый, заранее испуганный Николай Николаевич Баранов, аэролог, взял свой прибор - маленький радиопередатчик с вертушкой и направился к месту старта шаров-зондов. Чтобы не сглазить запуск, он шел, всячески ругая пургу, которая, по всей вероятности, сейчас разобьет дело его рук. Василий Иванович Шляхов, его начальник, был веселее и более уверен в успехе. Ведь не он весь день собирал эти передатчики, один из которых сейчас, навернете, разобьется.

Путь наш идет по длинному снежному туннелю, оканчивающемуся просторным помещением. Там находится "газовый завод", то есть аппаратура для производства водорода, три больших баллона аэростата - склады добытого водорода. Рядом уходит вверх четырехугольная башня. Мы сейчас на ее дне. Шар быстро надувается водородом и начинает рваться вверх. Мы с Шляховым лежим на баллоне аэростата, выдавливаем из него газ. Николай Николаевич "колдует" с шаром.

- Хорош! - командует он.

Измеряем подъемную силу шара на весах с гирьками и на тросике отпускаем его до "потолка" башни, потом поднимаемся к площадке у потолка сами. Открываем штору ("дверь" из башни на улицу) с подветренной стороны. Ревет пурга, в свете прожектора с трудом просматривается земля. Чутко прислушиваясь к гулу пурги, Шляхов выбирает момент затишья и бросает приемник и шар. Шар взмывает, вытягивается в кишку, а потом сжимается. Все трое мы в экстазе кричим на него, топаем ногами: "Кыш, проклятый, лети!" Вдруг шар, подхваченный порывом ветра, как разъяренный зверь, прыгает обратно и бросается на Шляхова. Тот отскакивает в сторону. Шар поворачивается к Николаю Николаевичу, тот тоже пугается. Трудно представить себе, что шар не живой: сходство дополняет то, что он при этом отчаянно пищит. Это работает передатчик шара, и его сигналы транслируются через динамики, установленные здесь же, на площадке. Наконец шар, довольный тем, что всех так напугал, бросается куда-то в сторону, во тьму и скрывается из глаз. Ура!!! Все трое мы отплясываем дикий танец на площадке. "Ура!" - несется из динамика. Это Ваня Горев из радиолокаторной, который по радио все слышал, тоже радуется, и его голос передается нам через динамик. Теперь главное - слушать. Разъяренно-беспорядочный писк шара сменяется добродушным монотонным попискиванием. Это значит, что шар идет вверх, успокаивается. Теперь за ним следит Ваня.

Но описанное сейчас торжество случается редко. Обычно в такой ветер разбивается шар за шаром, а ведь при этом гибнет и работа по производству газа, и затраты на изготовление передатчика и аппаратуры, ну и сам шар, хотя его и не жалко. Иногда выпускают пять-шесть шаров подряд. Тогда Николай Николаевич чернее тучи.

День сто шестьдесят шестой. Сегодня снова метет пурга,

хотя видимость довольно хорошая. Различается свет прожектора на рации, а до нее метров сто. С утра, как обычно, связь с островом Дригальского. Там тоже пурга, ветер, работать в поле невозможно. Вожак собачьей упряжки, убежавший неделю назад, так и не вернулся - очевидно, упал с барьера. После разговора с островом Дригальского мы решили немного поспать. Очень устали. Проспали до двенадцати. И я и Сережа очень плохо засыпаем. Я лежу ночью часа два, прежде чем усну, а под утро начинают мучить кошмары. То мне снится, что дома, когда вернулся, все изменилось и я не могу найти никого из родных, то, что Валюша уехала ко мне в Антарктиду и ей придется там зимовать, а я вернулся и мы разминулись в море... Сначала я очень переживал все это, думал, не случилось ли что. Сейчас я отношу все за счет шестого материка. Вряд ли я почувствую, что у них плохо, даже если это будет так. Слишком большое расстояние между нами. Я в буквальном смысле на другом конце земли.

В двенадцать пошел на аэродром за осветительной аэродромной ракетой, чтобы достать из нее магний. Магний нужен для работы. Дошел до метеостанции, с трудом прошел еще сто метров. Справа еле видны мачты метео- и передающей станций. Впереди показался зачехленный самолет Кое-как, борясь с ветром, дошел до него. Оказалось, не тот: мне надо "470", а это "556". Мой где-то дальше. В пурге его пока не видно. Иду едва-едва. Снег плотный, валенки скользят. Вот-вот ветер сдует и унесет. Повернул обратно, сдали нервы...

Последнее время это часто бывает у всех. Когда идешь один, а кругом лишь ревущая пелена снега и ничего не видно, в сердце вдруг входит страх: вот сейчас ветер чуть усилится, последний ориентир исчезнет за пеленой снега, тебя сорвет с ног - и всё, пропал. Тут главное взять себя в руки и трезво решить: вернуться или идти вперед. Сегодня я повернул обратно и кое-как добрался до домика авиаторов, который сначала не заметил. Позвал на помощь Сергея, взял лыжную палку. Вдвоем и с палками дошли, ракету принесли.

Вообще сейчас запрещено ходить в одиночку. И не так важна физическая помощь друг другу, как моральная. Вдвоем ничего не страшно.

После обеда почти ничего не сделал, хотя нет - "починил" цветочек, который нам подарил на прощание Павел Стефанович Воронов, когда уплывал домой. Сначала цветок довольно быстро засох, и мы на него махнули рукой, но сегодня выяснилось, что он дал ростки. Мы его полили, отрезали все засохшие веточки, сделали рамку, вывесили на ней каждый зеленый листок. Может быть, хоть этот цветочек выживет здесь. Ведь гиацинты Андрея давно погибли.

День сто шестьдесят седьмой. Как всегда, ветер, хотя небо и ясное. Через пелену поземки хорошо видны наиболее яркие звезды. Вдоль горизонта видимость метров двести. Ветер 15-20 метров в секунду. С утра после обычного разговора с островом Дригальского занимался конструированием прибора для измерения толщины припая дистанционно, то есть из дома. Снова разговаривал с Савельевым по поводу моего полета на остров Дригальского для проведения там работ по электробурению и теплообмену. Савельев заверил, что весной я смогу слетать на Дригальский и пожить там, пока не пробурим глубокой скважины. Выяснилось также, что делать длительные остановки для бурения и вытаивания скважин во время похода невозможно. Поэтому решено, что я буду пытаться провести глубокое бурение на станциях Восток и Комсомольская, а также вести в Мирном исследования по теплообмену во льду припая и метелевому переносу. Надо также думать об измерении потока тепла Земли.

Договорились, что Олег Михайлов будет помогать мне. Олег с увлечением занялся конструкцией "припаемера" - устройства для дистанционного измерения скорости нарастания припайного льда.

День сто шестьдесят девятый. Весь день дует ветер до 30 метров в секунду. Почти ураган. Так как снег стал скользкий, то на нем трудно удержаться. Все, что можно было сдуть с него, уже сдуло, а нового снегопада нет. Поэтому поземка не очень сильная. Встал сегодня с трудом. Ночью не спал. Но все же ходил на завтрак. Весь день делал новую косу. Помогал Олегу, он работает хорошо. К вечеру закончили протяжку сорока линий на одну катушку. Работали все время на улице. Вечером, как обычно, кино и, конечно, радиосвязь с Дригальским. Странно: ребята улетели на остров Дригальского всего месяц назад, а вспоминаются уже как чужие, далекие нам. Хотя мы и болеем за них, и ходим на связь, и заботимся, чтобы они ни в чем не имели недостатка. Если надо, мы все бросимся их спасать, но в общем мы уже от них отвыкли. Наверное, почти то же испытывают и наши домашние. Правда, дома мы теснее связаны, зато и время разлуки несоизмеримо большее.

День сто семьдесят первый. Проспал завтрак. Встал в десять. Собственно, встал не сам, а разбудил Савельев, сделал замечание.

До обеда занимался тем, что подрезал косу для похода, теперь можно проверять надежность соединений ее деталей, паять концы, подпаивать термометры. Обещал сделать косу для станции Восток. Они там начали вести протаивание скважины, то есть термобурение. Мой почин нашел хороший отклик.

После обеда пошел искать по поселку "шаговые искатели" - устройства для автоматической передачи сигналов с установки на припае. Ничего не нашел, но по пути завернул к Леве Смирнову. Парень по-прежнему лежит, пока не поправляется. Пришел врач, поговорили о болезнях. У меня последнее время очень болят суставы - в локтях, пальцах, на ступнях. По ночам руки затекают иногда так, что еле оттираю их, а ведь они просто лежат на одеяле. Оказывается, это так проявляется авитаминоз. И это несмотря на чеснок, иногда лук и частые до мая лимоны.

Начал лечение. Зашел в медпункт. Ребята из медсанчасти не церемонятся. Сначала каждому дают горсть витаминов, потом на весы и под кварц.

День сто семьдесят второй. Метеорологи обещали сегодня пургу и метель, но утром был штиль: сияли звезды. Первый раз за много дней такая погода. Я пошел на припай снимать показания с косы термометров и возился там до обеда. Замерз до предела. Погода ясная, но поднялся ветер и температура минус 27 градусов, а я стоял на коленях на льду два с половиной часа, склонившись над своим прибором. Когда шел обратно, увидел самолет. Он летел, по-видимому, на остров Дригальского снимать наших ребят. Через полчаса тот же самолет летел уже обратно как-то странно, почти над айсбергами. Он не долетел до острова, отказал мотор, оборвался шатун.

День сто семьдесят пятый. Полета на Дригальский снова не было. Летчики до обеда сидели в машине по "готовности номер один", механики все время с семи утра на ветру грели моторы, но в обед выяснилось, что все это напрасно. Лететь нельзя, ветер штормовой, и хотя над головой и видно голубое небо, но видимость вдоль земли несколько десятков метров, и, что будет дальше, не ясно. Еще удерживает летчиков и то, что это у нас сейчас единственный годный к полету самолет. Остальные или разбиты пургой, или на капитальном ремонте, так что случись что - некому помочь. Для борьбы с бессонницей у нас теперь такая тактика. Надо ложиться спать всегда, когда ты вдруг захотел этого. На ночь рассчитывать нечего, почему-то ночью спится хуже всего.

День сто семьдесят шестой. На Дригальском погода ухудшилась, ветер. Ребята работу там закончили, настроение у них теперь чемоданное. В "просветах" между непогодой они успели побывать на краях острова, установить вехи и точно определить их положение. Через некоторое время по раздвижкам между ними можно будет судить о скорости растекания льда острова.

Поезд "Пингвинов" сейчас тоже возвращается, он уже близко, стоит где-то на двадцать третьем километре, но дальше идти не может. Ему надо три часа хорошей видимости, иначе машины могут упасть в трещину.

День сто семьдесят седьмой, середина июня. Шторм, шторм. Ветер порывистый. То все кругом грохочет, еле стоишь на ногах, то вдруг все утихает почти до штиля. Над головой голубое небо, где-то у горизонта через огромный столб уже пролетевшей над нами снежной пыли видно солнце. Снежная пыль на фоне солнца выглядит почти черной. Впечатление такое, что там пожар или битва. Проходит минута, ветра нет, и вдруг впереди видно новое громадное облако снежной пыли, летящее на тебя. Мгновение, удар ветра - и снова рев пурги и не видно люка дома, до которого оставалось три-четыре метра. Сейчас мы выработали новую тактику хождения в такую погоду. Нет смысла идти при максимальном ветре, все равно ничего не видно и тратится масса сил. Надо стоять и ждать штиля, а потом, не теряя времени, бежать бегом, зорко следя за новой несущейся волной, чтобы вовремя ухватиться за какой-нибудь шест или веревку и переждать порыв.

День сто семьдесят восьмой. Встал в семь утра - и на рацию. Говорил с Андреем. На Дригальском положение становится серьезным. Продуктов у них мало, собак кормят через день-два. Горючее на исходе. Сейчас сообщили, что заболел Юра Дурынин. Температура тридцать девять.

До обеда на ледяном ветру возились у самолета летчики, но запустить моторы им не удалось, полет снова не состоялся. Сейчас этот вылет приобретает для ребят жизненно важное значение.

Спал часа два днем. Потом возился с микроманометром для трубок Пито - измерителей скорости ветра, которые позволят узнать качество работы прибора для изучения переноса снега метелью.

День сто семьдесят девятый. С утра снова иду на рацию. Юре Дурынину лучше, температура нормальная. Поговорил с ним самим. Юра в ответ тоже пропищал несколько слов. Теперь легче хотя бы потому, что там нет больных.

День сто восьмидесятый. Пурга слабее. Летчики снова готовились к полету, им даже удалось запустить моторы, но теперь лопнула гидросистема шасси. Когда я подошел к машине, залитой красной смесью, они работали "как звери". Обмороженные, продрогшие на ледяном ветру. Настоящие герои. Самолет так и не удалось подготовить до темноты. Снова завтра...

Вечером пришел Вадим, делали фотографии. Мы оба злые и нервные до предела. Решили меньше разговаривать друг с другом, чтобы не поругаться. Ведь каждый понимает, что это просто "болезнь ночи". Она скоро кончится, и надо за это время не омрачить дружбы. Хорошо, что здесь нет женщин.

День сто восемьдесят первый. С утра возился с метелемером. Установил его на метеостанции лишь к часу. Очень замерз. У нас ясно, а на острове Дригальского погода плохая.

В одиннадцать самолет ушел на Дригальский и сел там вслепую. К обеду он вернулся с ребятами. Не виделись месяц, отвыкли, присматриваемся.

Чувствую себя разбитым: сильно ударился головой о наст при встрече самолета. После ужина сидели, беседовали, с трудом привыкаем друг к другу. Ребята взахлеб рассказывают о своем житье на Дригальском.

День сто восемьдесят второй. Большой праздник, день зимнего солнцестояния. Прошла половина зимы, сегодня самый короткий день. Получили много радиограмм и поздравлений со всех станций. Прислали большие и душевные радиограммы главы многих государств. Я в свою очередь тоже послал радиограмму, но домой.

До обеда работал в мастерской. После обеда сделали две трубки Пито. Часов в шесть пошел к Вадиму в дон водителей. Там идет празднование середины зимы. Вадим уже вел песню, когда я вошел. Песни старые: "Степь, да степь". "Калинушка", "Ермак"... Странно звучат они здесь.

День сто восемьдесят третий. Встал с трудом. Погода в общем хорошая, ясно, но ветер штормовой. Поземка. Надо идти на припай, измерять температуру в толще льда и положение его нижней границы с помощью вмороженной косы. Собирался очень тщательно. Положил в рюкзак спальный мешок, взял два стула и, навьюченный, вышел из дома. Ветер стал сильнее, и я сразу пожалел, что пошел, но возвращаться было поздно. Дошел до сопки Хмары и последняя решимость покинула меня. Слева с обрыва ветер гонит на припай громадные и грозные облака снега. Он то иногда стихает, и тогда видно даже дальше острова Хасуэлла, то валит с ног, и тогда не видно даже ближайшего айсберга и вешек, которыми через каждые пятьдесят метров отмечен путь к косе на припае.

Очень неприятно одному выходить на лед. Дело в том что здесь сильные приливы и отливы. Амплитуда колебаний достигает двух метров, и поэтому лед два раза в сутки поднимается и опускается относительно неподвижного берега на те же два метра. Прибрежная полоса льда шириной метров десять всегда вздыблена, покрыта большими и малыми трещинами. Состояние льда в ней все время меняется. Даже утром трещины не те, что днем. Поэтому если идешь один, то всегда надо быть особенно осторожным, ведь помощи ждать неоткуда. Но кое-как, щупая ножкой стула снег, обходя места, где эта ножка вдруг свободно шла вниз, я перебрался на надежный лед. Шел медленно, раза три останавливался, смотрел назад. Каждая клеточка моего существа кричала: "Пора возвращаться", но решаю дойти до следующего столба. И так все время обманывая себя добрался до косы. Снова раздумье, как быть. Главное - не распускаться. Ведь если распустишься один раз, то так же будет и второй, и третий... Это уже наклонная плоскость.

Вынимаю мешок. Только залез в него одной ногой, как ветер унес стул. Он остановился метрах в пяти, зацепившись за бревно. Осторожно, не выпуская из рук другого стула и рвущегося мешка, зорко следя за готовящимся тоже улизнуть рюкзаком, добираюсь до стула. Возвращаю все на место и залезаю в мешок. Сейчас уже поздно, и некогда описывать все муки, которые я претерпел, сидя на стуле в ветер и мороз "посреди" Антарктиды.

День сто восемьдесят четвертый. Наш новый метелемер - это столб, на котором на разных расстояниях от поверхности установлены круглые заборники воздуха, оканчивающиеся женскими капроновыми чулками, которые Шляхов привез с собой для этой цели. Заборники самоустанавливаются по ветру. В такие чулки на разных горизонтах за определенное время попадает определенное количество снега, по которому можно определить, сколько его переносит в горизонтальном направлении метель через единицу длины берега. Это и есть "метелевый перенос".

С утра возился на метеостанции. Проверял распределение скоростей ветра во входной части чулок метелемера. Оказалось, что скорость самого воздуха падает почти в два раза, но снежинки все равно проскакивают внутрь метелемера - чулка в том же количестве. Это значит, что показаниям можно верить.

Мы вступили в новую психологическую фазу. Если еще месяц назад дом казался нам реальностью, мы разговаривали о женах, женщинах, печатали всевозможные фотографии, то сейчас ничего этого уже нет. Мы просто живем вне времени и пространства. Кажется, что другого мира нет и не может быть, а все то, что мы помним и смотрим в кино: большие города, леса, даже любимые - это какой-то сон, который уже не повторится. Мы так привыкли к нашей новой жизни, что даже не жалеем об этом.

Прошлой ночью обвалился в океан громадный кусок ледяного барьера у мыса Хмары. Картина фантастическая по масштабам. Еще и сейчас с пушечным грохотом падают льдины.

Получил распоряжение от Савельева ехать помогать Андрею перевозить детонаторы, которые когда-то мы выкапывали изо льда. Все это время они лежали в балке на морене. А вот сейчас решено убрать их подальше, они слишком взрывоопасны. После обеда поехали в этот балок. Детонаторов там сорок ящиков по 45 килограммов в каждом, да еще десять ящиков россыпи. Грузим все это очень осторожно. Работу закончили, когда уже стемнело. Взрывчаткой забили почти весь кузов громадины - тягача АТТ Советуем Андрею отложить поездку на купол на завтра. Ведь уже темно и будет еще темнее. Время уже четвертый час. Но Андрей решает: "Едем вперед". Он сегодня начальник, ведь это его взрывчатка. Минут через двадцать ходу выясняется, что дороги не видно, резкий ветер дует с север нам в спину и, нагоняя снежную пыль, ухудшает и без того плохую видимость. А ведь в этом месте кругом закрытые трещины. Есть только узкий проход между ними, но мы его не нашли и ехали "по минному полю". Правда, в отличие от мин взрывчатку мы везли с собой, а роль запала сыграет трещина. Должен сказать, что это не очень приятно, но и не так страшно, как может показаться со стороны. Почему-то я был уверен, что мы влетим в трещину, не знал только сработают ли ящики. И действительно, вдруг раздался треск, машина осела назад и стала. Выскочили - так и есть: сели левой гусеницей. Начали выбираться. Машина вылезла, прошла несколько метров и вдруг снова повалилась, теперь уже на правый борт. Она угодила гусеницей точно вдоль трещины, но та была не широкой, метра полтора, и машина застряла, уперлась правым бортом в край. Детонаторы молчат.

А ведь здесь есть трещины и по десять метров шириной. Стало ясно, что машину самим не вытащить. Принято решение идти обратно пешком, пока не стало совсем темно. Идем по едва различимым следам. На небе густые облака и теней не видно. Были минуты, когда не было видно ни следов, ни огней Мирного, ни каких-либо ориентиров. Кругом лишь белая мгла.

День сто восемьдесят пятый. После обеда я до ужина сидел на метеостанции. Покрывал тепломеры составом, чтобы уменьшить их нагрев от солнечных лучей: поверхность, свежеокрашенная белой масляной краской, посыпается сверху слоем окиси магния, так, чтобы он прилип равномерным слоем.

Вечерами, если хорошая погода, мы каждый день прогуливаемся. Идем медленно, как когда-то, гуляя, ходили на Большой земле. Правда, это здесь не всегда удается. Часто кто-нибудь из нас летит вниз головой в незаметную в темноте яму или на пути встречается гладкий и твердый от ветра снежный вал, и мы ползем на него на четвереньках, подталкивая друг друга. Снова беремся за руки и идем гулять по "приморскому бульвару" вдоль барьера.

Сейчас наблюдается явление, которое, говорят, часто бывает и у нас на Севере. Над Мирным ярко горят огни, и от каждого вверх тянется четкий светящийся след. Кажется, будто десятки прожекторов устремили свои столбы света в зенит и замерли.