- Погоды не бу-удет... Погоды не бу-удет... - тоскливо, как бы про себя, повторял огромный, широкий в плечах человек в толстой темной засаленной куртке и светлых собачьих унтах. Сгорбившись, ни на кого не глядя, он ходил взад и вперед по маленькой площадке, покрытой свежевыпавшим снегом.

Рядом с двухмоторным самолетом Ли-2 в это раннее утро собрался экипаж, люди в таких же куртках с поднятыми остроконечными капюшонами, тоже в унтах. Они знали своего командира и поэтому, не обращая внимания на его слова, продолжали готовить самолет.

- Тише, ребята. Слон думает, - негромко сказал один из них.

"Слоном" в авиационных кругах звали за внушительную комплекцию и невозмутимое спокойствие, которое он сохранял даже в сложных летных ситуациях, командира авиационного отряда экспедиции известного полярного летчика Героя Социалистического Труда Бориса Семеновича Осипова.

Борис Семенович действительно думал. Надо было лететь на купол, то есть в центральную часть огромной,

диаметром почти в пять тысяч километров, лепешки льда. Ли-2 пока стоял на внешнем и самом тонком краю ее - на станции Мирный. Значит, надо было пролететь тысячу километров, а это почти предел, куда может добраться загруженный самолет с аварийным запасом горючего. В центральной части Антарктиды толщина этой гигантской ледяной лепешки достигала около четырех тысяч метров. И именно на этой высоте появилась маленькая станция Комсомольская. Самолет готовили для полета на эту станцию, расположенную на полпути к Южному полюсу.

Прогноз погоды, который дал синоптик Леонид Жданов, был ниже среднего. Но лететь все-таки надо было. И вот Осипов ходил сейчас, всматриваясь в серенький недалекий горизонт, в темные размытые тучи, которые громоздились со стороны моря, и пытался угадать, что же будет с погодой через много часов, когда его самолет вернется из Комсомольской, сможет ли он снова сесть здесь. Другого аэродрома не было ближе, чем в радиусе тысяча километров.

Самый "заводной" и пижонистый из экипажа, флагштурман авиаотряда Юра Робинсон, которому тоже предстояло лететь, вдруг произнес:

- Да, ребята, а ведь "труба" вот-вот выйдет из Ленинграда и тогда начнет считать мили...

"Трубой" в полярных экспедициях называют любое долгожданное судно.

Экипаж и механики молчали, добродушно улыбаясь. Все думали примерно об одном и том же "Зимовка кончается, и, как ни удивительно, мы прожили здесь с тех пор, как ушла последняя "труба", почти триста дней и триста ночей. За это время было так много всякого... А теперь за нами выйдет судно, которое пересечет Атлантический, а потом Индийский океаны, и наконец наступит день, когда мы все поднимемся на его борт".

В то раннее утро рядом с летчиками, готовившимися к полету на Комсомольскую, топтались еще три "пассажира", среди которых был и я. Мы должны были лететь этим самолетом и остаться на Комсомольской. Нам, улетающим на купол, думать о "трубе" было еще рано: для нас главная работа была еще впереди.

...Каждый из трех "пассажиров", добирающихся тогда на Комсомольскую, имел свою исследовательскую программу Я, например, хотел протаять там как можно более глубокую скважину во льду, измерить температуры по всей глубине и попытаться выяснить на основе этой информации, какова же температура у дна ледника Антарктиды, в центральной ее части.

Именно поэтому я и хотел начать бурение на станции Комсомольская. Тогда, в том далеком 1958 году, я, как и многие, был уверен, что выполнить такое бурение будет не очень трудно. Ведь всего несколько месяцев назад, в середине полярной зимы, мы уже проплавили с помощью электрического нагревателя первую свою скважину во льду Антарктиды. Однако пробурили совсем неглубоко. В верхних слоях талая вода, образующаяся при бурении льда, уходила в пористые стенки толщи, но чуть глубже поры снега и фирна уже смыкались, и вода оставалась в скважине. Нагреватель уже не проплавлял себе дорогу вниз, а лишь кипятил воду в образовавшейся вокруг него каверне, все более увеличивая ее диаметр.

- Ну что же, - решили мы с начальником мастерской Мирного Наумом Савельевичем Блохом, который превратил один из засыпанных снегом домиков поселка во что-то похожее на колхозную кузницу, только под снегом, - тогда мы возьмем длинную трубу, в нижней ее части установим электрический нагреватель, а выше поместим какую-нибудь электрическую помпу для откачки образующейся при оттаивании воды. При таких условиях нагреватель не будет тратить энергию на бесполезный перегрев воды. Куда откачивать воду? А в верхнюю часть той же трубы, отделенную перегородкой от помпы. Так мы и сделали.

И вот, полный надежд, нетерпеливо ждал я полета на Комсомольскую, чтобы наконец начать бурение. В мечтах я представлял себе, как бур уходит все глубже и глубже. Метр пробурил, откачал воду в верхнюю часть трубы - подними ее. Вылил воду, снова опустил бур на дно скважины, включил ток - и бури следующий метр, Главное - успевай поднимать - опускать. Так мне казалось. Откуда мне было знать, что я смогу пробурить лишь какие-то шестьдесят метров - ничто по сравнению с четырьмя тысячами метров толщины ледника.

Подняв стеганый капюшон куртки и чуть отвернувшись в сторону от жесткого ветра, постоянно дующего в это время суток с купола, я в который раз ловил себя на мысли: не сон ли это? Я ли стою здесь, среди этого хаоса льдов, на краю Земли, дожидаясь, пока для нас троих прогреют моторы самолета?

А ведь совсем недавно я работал в лаборатории Энергетического института имени Кржижановского в Москве. По образованию авиационный инженер, я учился здесь в аспирантуре, занимался изучением процессов плавления и разрушения на поверхности метеоритов и других тел, входящих с большими скоростями в атмосферу. Я совал модели, сделанные в виде конусов и сфер, в сверхзвуковую аэродинамическую трубу с горячим воздухом или прямо в раскаленную струю ракетного двигателя и смотрел, фотографируя, как тает срезаемая головной ударной волной передняя часть этих тел, пытался создать математические модели процесса разрушения метеоритов, входящих в плотные слои атмосферы. В поисках природных аналогий просмотрел много литературы, интересовался всем, что написано о льде и ледниках. Ведь таяние в них играет немалую роль, и изучают эти процессы уже давно. Но к моему удивлению, обнаружилось, что ледники, эти громадные массы сползающего по горным склонам льда, еще мало изучены. А ведь то, чем я занимался - теплообменом в толще, определяет у этих сверкающих на солнце красавцев все их существование, их прошлое и будущее. Сотни людей изучают процессы, происходящие в машинах, но создается новая машина - и большая часть работ представляет собой лишь исторический интерес. А тут рядом лежала белоснежная целина, и какая! Ведь машина Земли работает вечно, поэтому каждая крупица знания о ней никогда не потеряет интереса. Точка зрения была для меня новой и невероятной. А какие объекты исследований! Горы, моря, Антарктида!

Тогда, в далеком 1956 году, почти тридцать лет назад, все вдруг заговорили об Антарктиде. Первая Советская антарктическая экспедиция высадилась на этом континенте. Суда, доставившие ее туда, вернулись обратно, и десятки статей очевидцев появились в газетах, огромные фотографии украшали витрины улицы Горького...

Я снова просмотрел литературу по гляциологии. Узнал, что Антарктиду можно представить приближенно как огромную, круглую, если смотреть сверху, ледяную плиту. Она отвесно обрывается в окружающие ее моря. Под действием собственного веса эта плита, толщина которой в центре около четырех километров, растекается по радиусам к периферии и, достигнув берега, откалывается в виде айсбергов. Именно поэтому края плиты намного тоньше, чем центральная часть, и форма ее напоминает каравай хлеба. Антарктический "каравай" льда сохраняет свою форму благодаря тому, что на его поверхность постоянно ложится снег.

Оказалось, что процесс переноса тепла, происходящий в толще огромного ледяного щита Антарктиды, очень схож с процессами, происходящими у поверхности куска железа, летящего с космической скоростью сквозь воздух к Земле. Только на то, что происходит с метеоритом за доли секунды, в Антарктиде нужны сотни тысяч лет. Математические уравнения процесса теплообмена для маленького метеорита и огромного ледникового покрова оказались одинаковыми в так называемом "безразмерном виде".

"А что если предложить эту аналогию как основу подхода к исследованию теплового режима ледника Антарктиды? Составить программу и самому попробовать выполнить ее?" - думал я.

"Да нет, куда уж мне, - тут же себе отвечал, - даже стыдно быть таким нахалом"

Но вот лабораторию облетел слух: Вася Пелевин увольняется, он едет в Антарктиду. Вася! Мой коллега по лаборатории! Бегу к нему: - Это правда?

Вася смеется:

- Да, уезжаю. Через месяц уходит корабль.

Вася Пелевин - заслуженный мастер спорта по альпинизму, тоже кандидат наук, будет месяц плыть на судне вокруг земли, пересекая тропики и экватор, а потом где-то в загадочной ледяной стране строить новую станцию, проводить какие-то наблюдения, бороться с чем-то. Значит, то, о чем пишут в книгах, о чем мечталось каждому с детства, а | потом постепенно забывалось как сказка, возможно? Возможно ли?

Вспомнил, что есть за душой. Еще мальчишкой я работал трактористом. Это плюс. Потом авиационный институт, мечта строить самолеты, чтобы самому летать на них, а поэтому в свободное от учебы время - парашютная школа. Это, пожалуй, тоже плюс. Но мечта о самостоятельных полетах оставалась мечтой: почему-то одно время студентов, даже из авиационного института, не принимали в аэроклубы. Решил попробовать себя в другом. И вот альпинистский лагерь, горы, сияющие на солнце ледники, восхождения. Потом их было много, не один десяток. По-видимому, здесь тоже можно поставить плюс.

Однако летать я все-таки научился. Отчаявшись попасть в аэроклуб, я поехал к самому начальнику авиации ДОСААФ, генералу Н. П Каманину. Нашел его на аэродроме. Волнуясь, рассказал о себе, о своем желании научиться летать.

- Где бумажка? - хитро задал единственный вопрос Каманин. Я подал заявление, и генерал написал поперек: "Начальнику первого аэроклуба. Зачислить. Каманин". А через два месяца я первый раз вел самолет с мешком в передней кабине вместо инструктора.

Пожалуй, это можно отметить тоже как плюс - все-таки пилотское свидетельство...

Пришло время, я защитил диплом инженера, но мечту летать пришлось оставить. Врачи нашли, что у меня близорукость.

Прямая дорога раздваивалась. В одну сторону шла непроторенная тропинка молодого инженера, имеющего диплом пилота первоначального обучения и мечтающего летать испытателем, в другую - проторенная дорога молодого специалиста - конструкторское бюро исследовательская работа. Все товарищи по курсу идут этой дорогой. Я тоже пошел по ней И не пожалел. Работа была такой интересной!

Я жил реактивными двигателями, чертежами, заводом три года, пока не стало ясно, что с моими знаниями далеко не уедешь. Надо учиться дальше.

И вот кто-то сказал мне, что в Энергетическом институте имени Г. М. Кржижановского Академии наук СССР есть Лаборатория физики горения и им нужен аспирант. Я подал заявление и меня приняли.

Полтора года почти каждый день до глубокой ночи сидел я в библиотеках, изучал теоретические основы гидродинамики и теплообмена. Ну а потом в лаборатории началась гонка эксперимента. Всем вдруг стало интересно узнать, что станет с конусом из легкоплавкого материала, если его вставить в горячий сверхзвуковой поток. А потом возникла аналогия с Антарктидой.

В лаборатории я и познакомился с Васей, который собирался в Антарктиду. В тот раз я рассказал ему о себе, просил помочь устроиться в антарктическую экспедицию.

- Весь штат укомплектован, - ответил просто Вася. - Попробуй сходи в Комиссию по изучению Антарктиды при Академии наук, только там, кажется, лежат два мешка заявлений.

Необещающее начало. Но я знал главное: раз Вася едет значит это возможно. И потом я вдруг почувствовал, что готов свернуть на эту дорогу, не оглядываясь, не колеблясь. Я уже чувствовал к тому времени что это главное.

Два или три раза я приезжал в Междуведомственную комиссию по изучению Антарктики Президиума Академии наук СССР. Стоял около двери и возвращался. Я знал, что ученым секретарем комиссии была молодая женщина Ирина Яковлевна Лапина. Но что я скажу ей: "Здравствуйте, я хочу в Антарктиду..."? Я представлял как с ироническим любопытством взглянут на меня из-за столов она и сослуживцы. Ведь в Антарктиду едут лишь избранные. Два мешка заявлений о чем-то говорят. Но через эту пытку необходимо было пройти.

Лапина приняла приветливо. Она все выслушала, все поняла. Никто иронически не улыбнулся. Но ответ был таков: "Ничем не можем помочь..." Я и сам сразу почувствовал это. Три девушки. Папки с бумагами. Фотографии пингвинов на стенах. Спокойная, неторопливая обстановка. Было ясно, что не отсюда готовятся и отправляются в далекий путь огромные суда, тысячи тонн груза, сотни людей.

Визит к Ирочке (сейчас я зову ее так) был все-таки очень важным. Она не удивилась и не смерила меня презрительным взглядом. Наоборот, она сказала, что заняться изучением термического режима ледников, по ее мнению было бы очень интересно. От Ирочки я узнал, что планированием научных работ будущих антарктических экспедиций и подбором в них людей занимается Главное управление Северного морского пути.

- Зайдите поговорить к начальнику управления Василию Федотовичу Бурханову. Он очень приятный человек, сам занимается наукой, интересуется Антарктидой, - посоветовала Лапина. - Я думаю, что все будет в порядке. Желаю удачи.

На улице Разина, недалеко от площади Ногина, стоит большой старинный особняк. Рядом с громадными дубовыми дверями черная стеклянная доска с надписью: "Главное управление Северного морского пути". В вестибюле большие панно, фотографии: О. Ю. Шмидт И. Д. Папанин, челюскинцы, дизель-электроход "Обь" во льдах с пингвином на переднем плане.

Здесь царила Арктика. И в те годы Антарктика тоже. Там работали моряки, летчики, снабженцы, синоптики. Слышался треск телетайпов, пробивался писк морзянки Да, это то место, которое мне нужно. Здесь живут какой-то своей жизнью, но я для всех этих людей чужой, случайный человек.

Приветливая секретарша пропустила меня к начальнику управления почти сразу. Огромный кабинет. Картины с кораблями во льдах. Длинный стол для заседаний и в конце его за письменным столом сравнительно молодой адмирал, Это и был В. Ф. Бурханов. Волновался я очень, но постарался объяснить, чем я занимался, как заинтересовался гляциологией и какие работы мне казалось бы целесообразным провести для изучения термики ледников в Антарктиде. Сказал, что пришел сюда потому, что сам хочу поехать туда, хотя даже Арктику видел только в кино. Это не смутило адмирала. Он подумал с минуту. Еще раз взглянул на меня.

- Хорошо. То, что вы собираетесь делать, на мой взгляд, довольно интересно. Но я не специалист по ледникам. В следующей экспедиции будет, по-видимому, работать группа гляциологов. Еще никто не знает, кто ее начальник. - Василий Федотович хитро улыбнулся: - Но, по-моему, им будет профессор Савельев из Московского университета. Свяжитесь с ним. Если вы хотите поехать в Антарктиду зимовать, это не трудно сделать. Вам просто надо пролезть через несколько игольных ушек. Во-первых, надо, чтобы работы, которые вы можете там провести, понравились бы начальнику отряда гляциологов; проектов таких работ будет много, больше, чем возможно их выполнить на средства, которые ему отпустят. Во-вторых, ваша программа должна быть реальной для выполнения. Надо достать приборы, оборудование, подготовить все для работы в таких условиях, когда не будет возможностей запросить помощи или консультации с Большой земли. Это тоже не легко. Надо также, чтобы здоровье оказалось достаточно хорошим, ведь придется выдержать долгую полярную зиму.

Адмирал остановился.

- Я дам вам один совет, - улыбнулся он. - Постарайтесь стать незаменимым в отряде.

Дело в том, - пояснил он, - что сначала, при подготовке, ваш гляциологический отряд будет большим. Но перед отъездом выяснится, что где-то что-то перерасходовали, и от части работ и еще большей части людей придется отказаться. Постарайтесь, чтобы ваша работа была одной из самых главных, а вы - совершенно незаменимы. Желаю Вам успеха.

Я вышел из кабинета так, будто билет до Антарктиды был у меня уже в кармане.

Старался я очень и в результате действительно 17 декабря 1958 года уже стоял на борту белоснежного лайнера "Михаил Калинин", дававшего прощальный гудок перед далеким рейсом в Антарктику. Он вез зимовщиков четвертой по счету Советской экспедиции в Мирный, на смену их товарищам.

Вот, о чем я вспоминал, ожидая полета на станцию Комсомольская. Мы мысленно уже отложили было свой отлет, как вдруг к нам подошел, распрямившись, приободрившийся Осипов:

- Ну, что стоите? - закричал он. - Загружайте самолет. Тут же механики запустили моторы, и экипаж, послушный знаку своего командира, заторопился, подсаживая друг друга на стремянку.

В первый вечер нашего появления на Комсомольской в маленькой кают-компании шла вечеринка. Экипаж станции принимал гостей. Я рассказывал о новостях Мирного. Радио тоже передавало новости, но главной из них, ради которой и собралась компания, было то, что "труба" - судно, которое так ждали зимовщики, - вот-вот выйдет к нам.

- Да, ребята, - сказал, обращаясь ко всем, разомлевший механик, - а ведь столько ребят сейчас там, дома, радуются, что они наконец отправляются в Антарктиду.

Обычно подобное замечание вызывает у полярников взрыв смеха. Но в этот раз почему-то все молчали...

- Как странно все это, - в задумчивой тишине произнес кто-то. - Зачем мы все-таки сюда ездим?..

Каждый думал о своем. Думал и я, вспоминал, как получил свой билет в Антарктиду Билет оказался счастливым - это я понимаю уже теперь, спустя почти четверть века.