Наступающая полярная зима брала свое, и очень скоро мы перестали летать: стало слишком темно, погода обычно была плохой. Но к этому времени открытая вода пролива Мак-Мердо замерзла, и вскоре при большом скоплении народа я выехал на морской лед на гусеничном вездеходе "Снежный кот", показав всем, что лед уже достаточно прочен. Тогда Арт Дифриз разрешил нам с Дейвом прицепить на буксир к "Снежному коту" свою гордость и любовь - "Фишхаус", что в переводе примерно значит "рыбацкий дом". Это был домик на широких полозьях с приспособлением для его буксировки. В центре пола домика было большое, диаметром более метра, отверстие. С помощью моторных пил и ломов мы сделали в морском льду на расстоянии около трех километров от берега прорубь, наехали на нее со своим "рыбацким домом", забросали снегом пространство между полом и поверхностью льда, чтобы не дуло снизу. Домик был вместительный - восемь на три метра. В одном из углов его стояла соляровая печь, благодаря которой в самые сильные морозы в домике было почти жарко. В другом углу помещалась привинченная к полу механическая лебедка с запасом кабеля, достаточным, чтобы достичь дна пролива. Глубины здесь нигде не превышали нескольких сот метров. У длинных стен домика стояло два больших раскладных стола. В одной из стен было широкое, с двойными рамами окно, поэтому в светлое время года в домике было и светло.

Получилась прекрасная лаборатория для изучения того, что делается в море под морским льдом. Можно было начать систематическое изучение процессов теплового взаимодействия морской воды с твердой холодной поверхностью нарастающего льда. Для изучения аналогичных процессов, правда под шельфовыми ледниками, я и приехал сюда. Кроме того, я надеялся, что мне удастся изловчиться и измерить поток тепла, поступающий из глубинных слоев земли через дно пролива Мак-Мердо, так называемый геотермический поток (ведь у меня был опыт по измерению такого потока на дне озера Фигурное). Именно поэтому я поставил домик так далеко от берега. У берега было слишком мелко, и это могло бы исказить результаты измерений. А измерения были очень важны для того, чтобы можно было более уверенно сказать, идет или нет подледниковое таяние на огромных территориях Центральной Антарктиды. Хотя теперь было темно круглые сутки, но в нашем домике было тепло и уютно. Утром после завтрака мы с Дейвом брали грузовик, отъезжали на морской лед и через четверть часа осторожной езды были уже у своего домика. Поворот выключателя - и в домике светло, ведь мы протащили туда по льду электрический шнур и у нас было электропитание для приборов и освещения. Ну, а соляровую печь мы не выключали даже на ночь.

Обычно я сидел с приборами или с паяльником и тестером за столом, проверяя или монтируя схемы или проводя измерения. Работа большей частью оставляла ум свободным. Я бы мог, например, слушать радио. Но я не слушал его, предпочитая слушать Дейва. Он обычно возился у печки, подогревая чай, или делал бутерброды, или сидел на соседнем столе, болтая не достающими до пола ногами, и говорил, говорил. Я лишь изредка задавал вопросы и слушал, часто переспрашивая. Сначала я мало что понимал из того, что говорил Дейв, но со временем вдруг почувствовал, что, не понимая отдельных слов, я улавливаю смысл того, что он говорит. Это было удивительное чувство, чувство погружения в другой язык.

А говорил Дейв о многом. Хотя, с другой стороны, об одном - об Америке. Он рассказывал о своем "прекрасном городе Сан-Франциско" и тут же перепрыгивал на "ужасный и грубый Лос-Анджелес, в котором ты, Игор, не смог бы жить". А потом снова говорил о своем городе, о его поэтах и певцах. Он достал где-то магнитофон и познакомил меня с прекрасными песнями своей землячки Джоан Баэз.

Дейв сделал песни Баэз родными для меня. Он переписал для меня все ее песни, так что я мог сначала следить за певицей по бумажке, а потом и подпевать. А за Баэз у Дейва пошел Боб Дилан, рассказы о Мартине Лютере Кинге, о борцах за мир...

Правда, Антарктида оставалась Антарктидой, поэтому бывало и так: внезапно вдруг гасла одна неяркая лампочка без абажура, укрепленная прямо на рабочем столе, и наш покой как волной смывало:

- Кам он! Скорее! Спальные мешки захвати, брось в кузов! Доску не забудь! - кричал я Дейву. И мы, как солдаты по тревоге, бросались к нашей машине. Мы знали: если погасла лампочка - это значит, что трещина во льду между нами и берегом стала расходиться.

Вокруг черным-черно, ни огонька. Только с одной стороны, размытые поземкой, то становятся ярче, то совсем исчезают огоньки Мак-Мердо. Какими недосягаемыми они нам тогда казались! Несколько дней назад где-то на половине дороги по льду между домиком и берегом мы вдруг увидели в свете фар черную, узкую, всего сантиметров пять шириной, трещину. Она пересекала нашу дорогу, тянулась вправо и влево от нее километра на четыре. Какая же силища здесь работала, если она разорвала на такую длину полуметровой толщины зимний, прочный лед! Еще минуту назад такой надежный, этот лед казался теперь эфемерным. Вспоминается: ведь открытая вода, свободное ото льдов море всего в пятнадцати милях на север от того места, где мы стоим. Что стоит им, неведанным огромным силам, только что сделавшим эту трещину, разрушить, унести весь наш лед в море. Ведь такие случаи здесь в это время года бывали.

Вот наш грузовик с включенными фарами подлетает к трещине. Еще издалека видно, что черная извилистая полоса стала хотя и шире, но не намного. Подъезжаем ближе и, уже успокоенные, вылезаем. Да, ее ширина стала сантиметров двадцать, кое-где пятнадцать. Вот и два деревянных столбика, вмороженные нами в лед по обе стороны трещины. От одного столбика протянут кусок электрошнура с обычной вилкой, а на втором столбике помещена розетка для вилки. Вилка воткнута в розетку, и выбрана слабина провода. Вот что представляет собой прибор для предупреждения о том, что трещина расходится. Как только провод натягивается, вилка выскакивает из розетки, и лампочка в домике гаснет. Потом начиналась моя работа. Я должен был решить, что это - опасность или еще нет. Если опасно, едем в Мак-Мердо, если нет - возвращаемся в домик и работаем.