В этот день мы не прилетели в Карачи. Туман в Ташкенте заставил самолет изменить маршрут и сесть в Алма-Ате. Там и заночевали. Лишь на другой день стюардесса объявила: "Пересекли Государственную границу". Под крылом - выженные плоскогорья, они становятся все выше и угрюмее, потом снега Гималаев и, наконец, серовато-зеленый ковер долин. В самолете не много народу. В основном советские специалисты, летящие за рубеж работать на стройках. В туалеты самолета - очередь. Идет переодевание. В Москве было минус 10, а в Карачи, как объявили по радио, плюс 25-Выходят принарядившиеся.

На световом табло зажглось: "Не курить, пристегнуть ремни".

Снижаемся, и все быстрее мелькают под нами одинокие домики, пальмы, бетон полосы. Сели. В лицо ударяет влажный, какой-то очень плотный горячий воздух. И запах. Запах Востока.

Впервые он поразил меня год назад, когда мы так же выходили из самолета, прилетев в Индию. Это было в Дели. Потом то же повторилось в Бирме, в Рангуне. Сейчас в Пакистане - тоже. Запах сложный - дыма сгоревших пахучих трав, каких-то пряностей, неизвестных растений. Этот запах преследует вас всюду. Он варьирует от страны к стране по силе и оттенкам, но по нему вы с закрытыми глазами можете сказать, что вы на Востоке.

Был уже вечер, короткие минуты полыхающего лимонным цветом заката перед полной темнотой. И на этом фоне особенно резко, контрастно, но почему-то гармонируя с окружающим, горели ртутные лампы на столбах.

Первый незнакомый иностранный город всегда волнует. А у меня для волнения были двойные основания. Мы опоздали, и самолет, на котором я должен был продолжать полет, уже улетел. Я стоял в низком, современном, из стекла здании аэропорта перед своими шестью неподъемными тюками, а несколько высохших - кожа и кости - полуголых носильщиков, отталкивая друг друга, почти требовали, чтобы я разрешил им тащить свои вещи. Тащить их, наверное, куда-нибудь было надо, но я не знал куда именно. И зачем.

Через стеклянную дверь я видел такси, хозяин которого также изо всех сил махал мне рукой и что-то кричал.

Такие же худые служащие у весов также что-то кричали друг другу, временами указывая на меня. По отдельным словам я понял, что они говорят по-английски. Я начал им объяснять, что мне надо лететь дальше, но мой самолет улетел. Теперь мне надо найти компанию, самолет которой доставил бы меня в Сидней. Я хотел бы улететь как можно скорее.

Из моей фразы клерк понял лишь то, что я пытаюсь говорить по-английски. По-видимому, у нас обоих были очень сильные, но разные акценты, которые, сложившись, лишили нас возможности понимать друг друга.

Наступила ночь, все наши, кто прилетел вместе со мной, уже уехали. Вдоль стены шли конторки представителей различных компаний: английских, американских, итальянских, нашего родного Аэрофлота.. Красочные плакаты над каждой конторкой приглашали лететь в любой пункт мира именно их самолетами. Но клерков за стойками не было. Никто не боролся за то, чтобы я согласился лететь на их самолете.

И тут я услышал у одного из окошечек русскую речь: "Черт побери..." Через минуту мы познакомились. Его звали Юра Кошелев. В Москве мы бы прошли мимо друг друга, не улыбнувшись. Но здесь мы сразу же стали почти что родственниками. Юра тоже спешил, только в Токио. Он тоже пытался пробиться через языковый барьер, но более удачно, чем я.

Наконец кто-то заинтересовался нами. Выяснилось, что можно лететь по-прежнему английским самолетом, но тогда надо сидеть весь день в Карачи. Можно лететь итальянским. Он улетает завтра в семь утра. Правда, меняется маршрут. Самолет будет садиться в Индии, Таиланде, Сингапуре. У меня нет виз в эти страны. Короткий разговор клерка с какой-то мисс из "Алиталиа" (так называется итальянская компания) и на меня дано магическое "О'кей". Это значит, ваши билеты закомпостированы.