Через несколько дней после начала зимовки в шкафчике, куда обычно клали почтовую корреспонденцию, в ячейке на букву "3" я увидел большой коричневый конверт, адресованный на мое имя. Наверху было написано типографским шрифтом: "Правительство Соединенных Штатов Америки. Нэви США." Я уже знал, что слово "нэви" значит по-английски "военно-морской флот". В конверте лежал лист бумаги, в верхней части которого были те же слова, что и на конверте, а ниже на машинке крупными буквами написано: "Меморандум". В "меморандуме" было сказано, что, следуя традициям "нэви" США, командование операции "Глубокий холод" в Антарктиде, начиная с такого-то числа, вводит в действие "офицерскую кают-компанию". Далее объяснялось, что там будут собираться офицеры и все лица из научной группы. Они питаются за одним общим столом, где общаются друг с другом и обсуждают совместно любые вопросы. Командование понимает, что поддерживать такой порядок на зимовке трудно, однако считает, что эти собрания хотя бы один раз в день, в ужин, возможны. Вы считаетесь, говорилось в письме, полноправным членом собрания и в связи с этим приглашаетесь каждый день в 18.00 с такого-то числа на ужин, который состоится по правилам офицерских кают-компаний "Нэви" США. Согласно этим правилам, опоздание к началу ужина, а также разговоры за столом о женщинах и политике не считаются хорошим тоном.

Сообщалось также, что старшим в кают-компании по традиции является командир корабля или того подразделения, офицеры которого создают это собрание.

Подписано это письмо было так:

"Командир Сил поддержки антарктических исследований США в Антарктиде, комендер

Блейдс,

Дасти".

С "Блейдсом, Дасти" нас еще раньше познакомил Арт. Это был среднего роста человек лет сорока, в такой же, как у всех военных, одежде, с воротом нараспашку. На груди - бронзовые "крылышки" с якорьком - знак отличия морского летчика, имеющего право садиться и взлетать с авианосца, и золотистая звездочка - знак того, что он в этом месте командир. На воротничке - серебристые кленовые листочки - знак различия комендера. Этот знак обычно повторяется и на любом головном уборе, так что вы знаете, какого звания этот военный, даже если он в комбинезоне.

В день нашего знакомства мы довольно долго беседовали. Под конец летчик, улыбаясь, сказал мне:

- Хотя фамилия у меня Блейдс, но зовите меня просто Дасти. Меня все так зовут.

Я долго думал, что Дасти - это имя, но потом во время одной из бесед Блейдс сказал мне, что Дасти - это не имя, а кличка. Дасти по-английски значит "пыльный". Так Блейдса дразнили сначала в школе, потом это прозвище перешло с ним в университет, в школу летчиков, а теперь он и сам себя так называет. Я представил себе, что подумали бы обо мне, если бы в официальных письмах рядом со своей фамилией я написал бы еще и свою кличку. Мне в школе в младших классах дали прозвище Гусь Лапчатый за то, что я ходил. раскачивающейся походкой. Я выработал ее, прочитав где-то, что настоящие "морские волки" ходят вразвалочку Что бы сказали мои сотрудники и друзья, если бы я стал подписываться: "Зотиков, Гусь Лапчатый"?

В течение ближайших нескольких дней в помещении "кафетерия" станции была сделана стенка, отделяющая от огромного обеденного зала небольшую комнату В назначенный день без пяти шесть мы направились туда прямо из биолаборатории. Опустив глаза, чтобы не встречаться взглядом с нашими друзьями матросами, с которыми мы еще в обед сидели за одним столом, мы прошли в комнату, куда им вход был воспрещен. Длинный, уже сервированный стол в этой комнате был заставлен всевозможными закусками. Вместо простых, толстых, небьющихся чашек и мисок "кафетерия" здесь стояли откуда-то взявшиеся сервизные чашки и тарелки тонкого фарфора, большие "фамильные" блюда из похожего на серебро металла. Сама еда была такая же простая, как и в "кафетерии", "котел" был общий, но выглядело это по-другому. Сбоку, в углу комнаты, появился еще столик, на котором стояли кастрюли с супом и вторыми блюдами. Около них колдовали два матроса в странно выглядевших для меня форменных одеждах.

Вокруг стола стояли стулья, на спинках которых были прикреплены бумажки-указатели, показывающие, кто где сидит. Но никто из тех, кто уже собрался, не садился за стол. Все чего-то ждали.

Наконец Дасти подошел к своему месту в середине стола и стал позади своего стула. Все один за другим сделали то же самое. Я взглянул на часы. До шести осталось меньше минуты. Дасти посмотрел на своего соседа слева и сказал ему: "Начинайте". А сам вдруг взялся двумя руками за спинку стула, как бы облокотился на него, наклонив вниз голову. Все сделали то же самое. У человека, стоящего рядом с ним, на одном уголке воротничка был серебристый кленовый листок, на другом - маленький серебристый крестик. Он поднял опущенные перед этим глаза, посмотрел куда-то вверх и что-то стал говорить. Так это же молитва!

Я не разбирал слов, но очень скоро раздалось негромкое, повторенное всеми "аминь", и все зашевелились, начали отодвигать стулья и рассаживаться.

Протестантский военный священник, или "чаплан", Вир, как его называли мои соседи, сидел по правую руку от Дасти. По левую его руку рядом со мной сидел полнеющий человек с длинными прилизанными волосами с золотистой "птичкой" на груди (летчик) и золотистыми кленовыми листиками на воротничке (лейтенант-комендер, или капитан третьего ранга по званию).

- Меня зовут Джон Донелли, я старший офицер Дасти, его заместитель. Раз мы посажены рядом, мы будем сидеть так все время, - сказал он.

Ужин протекал очень чопорно, несмотря на то что все были друг с другом по имени. Вот что бросилось в глаза за этим столом: все сидели очень прямо, и у многих моих соседей левая рука во время еды не работала, она висела вдоль туловища, как парализованная. Когда надо было что-нибудь разрезать, например кусок мяса, они "доставали" ее из-под стола, брали ею вилку, а правой рукой - нож и резали кусок. Потом снова тут же клали нож, перекладывали в правую руку вилку, а левая рука опять, как парализованная, повисала вдоль тела.

Ужин уже подходил к концу, но никто не курил за столом, как в общем "кафетерии" или в любых помещениях станции. Но вот Дасти, покончив со вторым, откинулся на спинку стула и сказал матросу, что, по его мнению, пора уже перейти к сладкому. Это был как бы сигнал. Тут же все оживились, облегченно вздохнули и полезли в карманы за сигаретами или сигарами.

Ужин закончился, но никто не вышел из-за стола до тех пор, пока не встал, отодвинув стул, сам командир.

Вот так один раз в сутки мы собирались за общим столом. Таким образом я лучше узнавал людей, с которыми не был связан непосредственно по работе.

Напротив меня, например, за столом сидел единственный немолодой офицер, кроме командира, - лейтенант Луи Смит, начальник радиостанции. Обремененный большой семьей, Смит все время говорил только о том, как он получит новое место на берегу и будет жить вместе с детьми по крайней мере два года. Ведь так получилось, что все предыдущие годы он провел на авианосцах, осуществляя радиопривод самолетов. Но мечта Смита не сбылась. Помню, как Мак-Мердо облетела весть: "Лейтенант Смит получил приказ после зимовки и отпуска прибыть для прохождения службы на авианосец".

Ах как безутешен был Луи, как все мы ругали министра обороны Макнамару, который, говорят, лично подписал это назначение для Луи на один из авианосцев, уже находившихся во вьетнамских водах!

Так первое эхо войны во Вьетнаме долетело и до Антарктиды.

Откровенно говоря, мне было не очень приятно посещать эту офицерскую кают-компанию, эта традиция на Мак-Мердо была недемократичной. Коробило деление на "избранных" и "простых". Мне было, например, неудобно перед матросом, с которым я целый день работал на льду, идти в комнату, куда вход ему был воспрещен. Этой системой был недоволен и наш молодой "обслуживающий персонал". Сначала Дейв Кук, Майк Боуман и другая молодежь заявили, что введение такой системы неправильно, это нетактично по отношению к матросам. Потом наступил день, когда в углу комнаты офицерской компании появился еще один стол и несколько стульев. И вот, в тот самый момент, когда Дасти дал команду капеллану читать молитву и наступила тишина, с шумом и громким смехом в комнату вошли с подносами, полными еды, Дейв, Майк и примкнувший к ним Джим Солсбери. Вся благоговейная тишина и настрой молитвы были нарушены. А ребята за своим столиком начали греметь ножами и вилками, громко хохотать над чем-то, шутить.

Такое положение сохранялось недели, пожалуй, две-три. Велись дипломатические переговоры, но Дейв Кук был так же непреклонен, как и при своей "забастовке":

- Я не могу иначе, это было бы против моей совести, - упрямо твердил он.

Еще одним местом, где собирались люди, ужинающие в офицерской кают-компании, был "офицерский клуб". Именно туда меня привели в мой первый день в Мак-Мердо. Каждый день после ужина, начиная с восьми вечера, в этом клубе шел фильм и конечно же вовсю работал бар. Особенно большое оживление было у стойки после ужина в субботние вечера. Это время называлось "счастливый час" - изобретение, сделанное для того, чтобы стимулировать максимум употребления спиртного в субботы. Ровно в 18.30 вечера по субботам в баре раздавался удар большого, начищенного до блеска медного корабельного колокола. С этого момента и до следующего удара колокола, который прозвучит в 11.00, цена всех напитков и коктейлей в баре снижалась в три раза. Эта система действовала безотказно. В Мак-Мердо господствовала точка зрения, которую вкратце можно выразить так: "пить можно и нужно каждый день понемногу, а по субботам значительно больше". Правда, любой крепости напитки и в любом количестве разрешалось покупать только членам офицерской кают-компании. Матросы могли пить только пиво. В Мак-Мердо был огромный выбор самых уникальных, дорогих и редких вин и напитков из погребов Франции, Испании, Италии. Такие вина и ликеры не пробовали даже большинство работающих здесь ученых. Для них это было слишком дорого и недоступно там, в США. А здесь в "счастливый час" все было таким дешевым!

Естественно, что к концу каждого субботнего вечера вся компания, собирающаяся в клубе, бывала сильно пьяна.

Кроме продажи спиртных напитков, что называется в розлив, в баре существовала еще и система продажи бутылок прямо со склада. Это можно было делать раз в неделю. Чтобы не было злоупотреблений, особенно там, на Большой земле, на этикетку каждой бутылки каким-то специальным клеем приклеивался яркий ярлык, на котором было написано, что она из погреба "Месс Нэви США". Перепродажа таких бутылок и ввоз их в любую страну считались контрабандой. На этой наклейке кроме надписи стоял еще и длинный семизначный номер, на каждой бутылке свой. Когда кто-либо покупал бутылки, против его фамилии проставлялись все их номера, и он расписывался. Кто не собирался заниматься контрабандой, у того имелась возможность утолить жажду и не ходя в бар. Этой возможностью все в Мак-Мердо тоже широко пользовались. Ведь во время полевых работ люди из научной группы возвращались иногда домой очень усталые, замерзшие и очень поздно, и вот здесь-то открывались эти бутылки. При нашей, русской, "системе" выпивки человек обязательно должен пригласить к себе в компанию кого-нибудь, а лучше всех. У американцев такой системы не существовало. Вот человек вернулся со льда. Он разделся, повесил свои вещи сушиться и решил "подкрепиться". И вот в середине большой комнаты, где сидят и работают его товарищи, он, ни к кому не обращаясь, достает свою бутылку, берет из холодильника битый лед и засыпает им до половины стакан, наливает туда примерно на четверть виски и плескает туда же обыкновенной воды по вкусу. После этого он блаженно разваливается в кресле, положив на стол ноги в носках.

Через некоторое время еще кто-нибудь отодвинет от себя тетрадь записей или штатив с пробирками, залезет к себе в тумбочку, достанет стакан, тоже наполнит его льдом и напьет в него на четверть виски. Потом примеру этих двух следует третий, четвертый, и иногда все сводится к общей гулянке, когда все бутылки ставятся в один "котел". Американцы пьют "крепкое" после ужина или обеда, а не до него. Они пьют крепкие напитки, не закусывая, но всегда разбавляя их водой. Обычно четверть стакана "крепкого дринка" разбавляется еще двумя четвертями стакана воды. Полученная смесь потихонечку отхлебывается или сосется через соломинку. Когда я попробовал эту смесь впервые, она мне показалась неприятной, похожей на отвратительное лекарство, но потом я привык, к концу зимовки я уже не без удовольствия неспеша отхлебывал без закуски очень холодный "дринк". Опьянение разведенным виски мягче.

Частенько за столиками бара можно было видеть и двух капелланов Мак-Мердо. Однажды меня пригласил за свой столик "чаплан" Вир.

- Не хотите ли вы попробовать моего коктейля? - спросил он меня. - Он называется "Би энд Би", по первым буквам составляющих его напитков, и состоит наполовину из бренди и наполовину из ликера под названием "бенедиктин". Это настоящий бенедиктин, сделанный потомками тех монахов-бенедиктинцев. Эй, бармен, один "Би энд Би" для Игора!

Я начал было отпираться, но Вир развел беспомощно руками.

- Все, Игор, уже поздно что-нибудь менять. А потом я чувствую себя сегодня как бы хозяином. Ведь сегодня мой праздник, сегодня пасха.

Я уже знал, что сегодня пасха. Утром я был в штабном здании, ходил за радиограммами и увидел, что на мачте развевались два флага. Один из них, государственный, звездно-полосатый, висел в этот раз очень низко и выглядел каким-то маленьким. Это впечатление создавалось потому, что над ним медленно и тяжело колыхалось треугольное, огромное, белое, с желтизной, полотнище с большим коричневым крестом посередине. На меня так и пахнуло временами Колумба. Странно выглядел здесь этот флаг, как будто пришедший сюда прямо из морской истории. Такой флаг ассоциировался у меня только со старинными парусными каравеллами.

Оказалось, что вывешивание такого полотнища над государственным флагом в дни больших религиозных праздников является обычаем американского "Нэви", обычаем, как бы говорящим, что главным в это время является религия, молитва, а уже потом все остальное.

Правда, надо сказать, что, несмотря на постоянное обращение американцев к богу, он им не очень-то помогал. Совсем недавно, вскоре после пасхи, в Мак-Мердо пришла с американской внутриконтинентальной станции Берд радиограмма, в которой сообщалось, что пропал магнитолог станции.

Он ушел в пургу в свой магнитный павильон, расположенный в 500 метрах от станции, и не вернулся. Его искали несколько суток. Партии людей, обвязавшись веревками, уходили в темноту и завывание полярной ночи, белую пустыню утюжили вездеходы с зажженными фарами, но безуспешно. К концу третьих суток ни у кого не оставалось сомнения, что он уже мертв, замерз. Ведь внутри континентальная станция Берд расположена на высоте около двух тысяч метров, и температура воздуха там в период полярной ночи ниже минус 50 градусов.

По прошествии недели поиски были прекращены до весны. В церкви Мак-Мердо отслужили еще одну панихиду по жертве Антарктиды.