Все мы были жестоко потрясены этой фатальной картиной бегства от самого себя и из самого себя.

Тот, что вырвался, скрылся где-то за скалою, а ПОКИНУТЫЙ САМ СОБОЮ жалобно бежал, бежал, вдруг споткнулся, бедняга, упал, вскочил, заскулил, снова хлопнулся на землю замертво.

- Жив ли он?! О Боже! - вскричал старпом, и мы кинулись на помощь, стали зачем-то поднимать. Я давно примечаю в людях этот сердобольный идиотизм: немедленно поднимать упавшего, не разобравшись, в чём дело. Так и мы стали поднимать ПОКИНУТОГО САМИМ СОБОЮ, который, как ни странно, был вполне жив.

Он рыдал, размазывая по лицу пыльные реальные слёзы.

- Я САМ от себя убежал, а другой Я САМ остался! Ужас! Ужас!

Я остался - и Я же убежал!

Нет! Это невыносимо!

Лучше застрелиться! Или повеситься?

Отравиться - вот что надо сделать! Где курарэ?

Где этот сильный яд-курарэ?! Где?

Нет, но если Я отравлюсь, что же будет со МНОЮ УБЕЖАВШИМ?

Помру или нет? Погоди, погоди, погоди.

Подумай! Подумай! Подумай!

Я - помру, а тот Я, ЧТО УБЕЖАЛ, останется жить!

Значит - надо травиться!

О БОги, БОги МОи! ЯДу МНе! ЯДу!

- Я интересуюсь, - встрял неожиданно лоцман Кацман, - а где деньги, которые вам подали?

- А деньги тот Я САМ унёс.

- Ну, возьмите ещё целковый, - сказал Суер.

- Не надо! - вопил Покинутый. - Ничего мне теперь не надо! Ни денег, ни славы, ни почестей, ни богатства! Верните мне МЕНЯ САМОГО!

- Выпейте валерьянки, - предложил Пахомыч, - успокойтесь, может, он сам вернётся?!

- Ну, конечно, жди! - корчился в рыданьях Покинутый. - Я САМ СЕБЕ так надоел, так мучил САМОГО СЕБЯ! Теперь я пуст! Кошмар! Кошмар!

Верните мне МЕНЯ САМОГО! Я теперь не Я!

А кто Я?

Я - САМ или НЕ САМ?

От таких вопросов, ей-богу, башка может лопнуть! Ой, лопается башка! Как бочка! Обручей! Обручей! Слушай-ка, Я, ты погоди! Не ори! Разберись в себе самом!

Итак! Был Я, но я хотел от самого себя убежать!

Ой, сейчас затылок отвалится!

И УБЕЖАЛ!!!!!!!

Лопнула башка! Затылок отвалился!

Виски упали до уровня подбородка!

Я ОСТАЛСЯ и Я же УБЕЖАЛ!!!

- Успокойтесь, Покинутый собою, - сказал сэр Суер-Выер. - Пожалуй, большинство людей на свете иногда желает убежать от самого себя, но никогда никому этого сделать не удавалось. Вы - первый! Гордитесь! Первый человек на земле, который убежал от самого себя!

- Мы свидетели, можем подтвердить, - подтвердил старпом.

- Действительно, это - сверхрекорд, - согласился Покинутый, - но установил-то его не Я, а ТОТ Я, который убежал! О горе мне! Горе!

О горе мне!

Я так себя хреново вёл, что сям от себя убежал!

Курарэ! Курарэ! Курарэ!

Гдэ ведрэ курарэ???

Стакан курара! Стакан курара!

Вы не знаете, где растут бледные поганки? Подскажите адресок!

- Ты чего орёшь? - послышался вдруг знакомый голос, и ТОТ Я, КОТОРЫЙ УБЕЖАЛ, высунулся из-за скалы.

- А что? - удивился Я ПОКИНУТЫЙ.

- Орёшь, говорю, чего?

- Да как же мне не орать-то? Ты-то "Я" убежал!

- Вести себя надо было лучше, а то пил как лошадь, воровал, попрошайничал, двоежёнствовал, не платил алиментов, жил по поддельному паспорту, ночью поедал чужую сметану, обманывал маму!

- Вернись! Я буду лучше! Мне ведь ничего не надо, кроме тебя! Мне даже деньги предлагали, и я не взял! Мне только тебя нужно! Только тебя! Вернись ко мне, мой дорогой Я!

- Деньги? Какие ещё деньги?

- Целковый.

- И ты не взял?

- Не взял, - гордо ответил Покинутый.

- Вот всё-таки дурак! Как был дураком, так и остался! Гордость заела! Бери, пока не поздно, да проси побольше, дубина стоеросовая! Тогда, может, и вернусь!

- Извините, господа и сэры, - обратился к нам Покинутый с поклоном, - тут этот "Я УБЕЖАВШИЙ" обещает вернуться, если денег подадите. Вы уж подайте Христа ради!

- Христа ради? - удивился Суер, вспоминая, видно, недавнюю нашу распрю, - Это уж ради примирения вас с самим собою.

- Почему же не Христа ради? Господу, может, угодно такое примирение?

- Тогда уж примиряйтесь бесплатно. Впрочем, вот целковый.

- Маловато, сэр, - почесал в затылке Покинутый. - Боюсь, Я УБЕЖАВШИЙ не вернётся. Погодите, я покричу. Эй ты, Я УБЕЖАВШИЙ! Эй! Тут дали целковый!

- Не, - отвечали из-за скалы, - не вернусь.

- Вертайся, хватит!

- Да ну тебя, дурака слабоумного, и просить-то толком не умеешь.

- Вернись же, вернись! Хочешь, я курить брошу?

- Да ну, ерунда, враньё, силы воли не хватит.

- И пить брошу, клянусь!

- А это ещё зачем?

- А что, не надо?

- Пей, но в меру. Но главное - денег проси, иначе - не вернусь. Поеду в Мытищи, у меня там баба знакомая.

- Это Людка, что ли?

- Вспомнил наконец, тоже мне...

- Так её ж посадили!

- Да не её, дурак, сына посадили, Боряшку! Ну и папаша! Всё! Пока! Уезжаю в Мытищи! Ты не помнишь, когда уходит последняя электричка?

- Сэры! Сэры! - рыдал Покинутый. - Умоляю... Добавьте же... прошу...

- Сколько же надо? - начиная раздражаться, спросил капитан.

- Эй ты, Я! - крикнул Покинутый. - А сколько надо?

- Бери червонец, за меньшее не вернусь!

- Вы слышали, сэры? Червонец!

- Прямо не знаю, - сказал капитан, - у кого из нас есть на червонец жалости? Может, у вас, старпом?

- Чего? - удивился Пахомыч, в некоторых ситуациях сильно напоминающий господина боцмана. (Подчеркнём - в некоторых.)

- Жалости на червонец есть?

- Жалости много, - отвечал старпом, - а червонца нету. Пусть берёт чистую жалость, бесплатно. Между прочим, в тысяча девятьсот шестьдесят третьем году моя жалость на чёрном рынке в Неаполе кое-кому дорого обошлась.

(Тут мы должны отметить, что на такую сложную жалость боцман всё-таки не тянет.)

- А вы, лоцман?

- Видите ли, сэр, - отвечал лоцман, оправляя галстук-бабочку в клеточку, - видите ли, сэр... видите ли, дорогой сэр... Конечно, вы видите, уважаемый сэр, что этот, с позволения сказать - чэловэк уже имеет два целковых, разделённых как раз поровну между частями особи. Одна часть особи, убежавшая, имеет ещё и гривенник старпома, то есть неоспоримое преимущество. То есть мало того, что она убежала от самоё себя, у нее ещё и на гривенник больше. Предлагаю всё-таки путь равенства и братства. Пусть убежавшая отдаст оставшейся пятак.

- С Гоголя получишь! - послышалось из-за скалы. - Тоже нашёлся утопический социалист. Кто это и когда делил всё поровну? Ха!

- У юнги денег нет, - сказал капитан сэр Суер-Выер и ласково поглядел на меня, - остаёшься ты, друг мой, - в ласке зазвучала ирония. - Что ты скажешь, голубь дорогой? До сих пор ты подавал подаяние. Мы не рассматривали, что это за подаяние. Подаяние и подаяние. Что ты скажешь сейчас? Может, добавишь гривенник?

Я так и знал, что всё это дело с нищими до особого добра не доведёт.