Этот непознанный остров, это причудливое изобретение природы вначале просто-напросто никто не заметил. Дело в том, что он лежал - ниже уровня океана. И значительно! Метра на четыре с половиной! Не знаю уж, каким чудом мы не напоролись на рифы и вообще не ввалились вместе со всем нашим "Лавром Георгиевичем" в бездну этого куска суши.

А волны морские, дотекая до острова, странным образом обходили его стороной, не говоря уж о приливах и отливах.

Мы притормозили "Лавра" на гребне какого-то полудевятого вала, отдали якоря... гм... боцману Чугайле, и он, поиграв с ними, бросил якоря в воду.

К сожалению, боцман промахнулся, и один якорёк, названием "верп", залепил прямо на остров.

Наш верп, прилетевший с неба, вызвал значительный переполох среди жителей. В нижнем белье они выскочили на улицу из своих домиков, в большинстве девятиэтажных с лоджиями, и принялись скакать вокруг якоря. Некоторые решительно хватали верп наш и пытались забросить его на "Лавра".

- Сбросить верп полегче, чем закинуть на борт, - заметил Пахомыч, крайне недовольный боцманом. - Господин Чугайло, вы мне ещё ответите за этот якорь.

- Господин старпом, обратно я заброшу его играючи.

По якорной цепи боцман ловко, как шимпанзе, спустился на остров и только хотел кинуть верп, как туземцы окружили его, схватили и стали, как говорится, бить боцмана в белы груди.

Боцман машинально отвечал им тем же: хватал туземцев и бил их в белы груди.

- Сэр! Сэр! - кричали мы капитану. - Они бьют друг друга в белы груди!

- В сущности, - отвечал Суер, - в сущности, некоторые из побиваемых грудей не так уж и белы. Но, конечно, надо выручать боцмана.

Вслед за капитаном и лоцманом и мы с Пахомычем поползли вниз по якорной цепи выручать верп и боцмана.

Как только мы ступили на сушу, туземцы кинулись на нас.

- Позвольте, - сказал Суер-Выер, - неужели на вас сверху ничего не кидали? Чего вы так разъярились?

- Кидали! Кидали! - орали туземцы. - Вечно нас забрасывают всякою дрянью!

- Верп - вещь порядочная, очень изящный якорёк, - сказал Суер. - А кто тут у вас за старшого?

Вперёд выступил невысокий туземец с подушкой в руках.

- Позвольте представиться, - поклонился ему капитан. - Суер-Выер.

Туземец протянул руку:

- Калий Оротат.

- Боже мой! - сказал Суер. - Неужели Калий? Калий Оротат? Гениальный поэт? Это так?

- Да здесь все поэты, - недовольно поморщился Калий Оротат. - Да вы что, разве не слыхали про нас? Это ведь остров пониженной гениальности. Нас сюда забросили катапультой. Из разных концов планеты. Но в большинстве пишут на русском. Даже вон тот парень, по национальности сервант, и тот пишет на русском. Эй, сервант, почитай что-нибудь достойным господам.

- Прямо не знаю, что и почитать, - сказал сервант. - У меня много философской лирики - циклы верлибров, ли-мерики, танки...

- Почитайте нам что-нибудь из философской лирики, - предложил лоцман Кацман, глотнув мадеры.

Сервант поклонился:

Остров есть на окияне,

А кругом - вода.

Пальмы стройными киями,

Тигры, овода.

Я хочу на остров дольный

Топоров послать,

Палем блеск пирамидальный

Дабы порубать.

Чтоб горели топорами

Яхонты селитр,

Открывая штопорами

Керосину литр.

Чтобы штопором топорить

Окаянный мир,

Чтобы штормом откупорить

Океанный жир!

- Ну, это же совсем неплохо! - воскликнул Суер, похлопывая серванта по плечу. - Какая рифма: "тигры - овода"! А как топоры горели?! Мне даже очень понравилось.

- А мне так про керосину литр, - встрял неожиданно Чугайло. - Только не пойму, почему керосину. Напишите лучше "самогону литр"!

- А мне так очень много философии послышалось в слове "селитра", - сказал лоцман. - И в штопоре такая глубокая, я бы даже сказал, спиральная философия, ведь не только искусство, но и история человека развивается по спирали. Неплохо, очень неплохо.

- Может быть, и неплохо, - скептически прищурился Калий Оротат, - но разве гениально? Не очень гениально, не очень. А если и гениально, то как-то пониженно, вы чувствуете? В этом-то вся загвоздка. Все наши ребята пишут неплохо и даже порой гениально, но... но... как-то пониженно, вот что обидно.

- Перестаньте сокрушаться, Калий, - улыбнулся капитан. - Гениальность, даже и пониженная, всё-таки гениальность. Радоваться надо. Почитайте теперь вы, а мы оценим вашу гениальность.

- Извольте слушать, - поклонился поэт.

Ты не бойся, но знай:

В этой грустной судьбе

На корявых обкусанных лапах

Приближаются сзади и сбоку к тебе

Зависть, Злоба, Запах.

Напряжённое сердце держи и молчи,

Но готовься, посматривай в оба.

Зарождаются днем, дозревают в ночи

Зависть, Запах, Злоба.

Нержавеющий кольт между тем заряжай.

Но держи под подушкой покаместь.

Видишь Запах - по Злобе, не целясь, стреляй,

Попадёшь обязательно в Зависть.

Не убьёшь, но - стреляй!

Не удушишь - души!

Не горюй и под крышкою гроба.

Поползут по следам твоей грустной души

Зависть, Запах, Злоба.

- Бог мой! - сказал Суер, прижимая поэта к груди. - Калий! Это - гениально!

- Вы думаете? - смутился Оротат.

- Чувствую! - воскликнул Суер. - Ведь всегда было "ЗЗЖ", а вы создали три "3". Потрясающе! "Зависть, Злоба, Жадность" - вот о чём писали великие гуманисты, а вы нашли самое ёмкое - "Запах"! Какие пласты мысли, образа, чувства!

- Да-да, - поддержал капитана лоцман Кацман. - Гениально!

- А не пониженно ли? - жалобно спрашивал поэт.

- Повышенно! - орал Чугайло. - Всё хреновина! Повышенно, Колька! Молоток! Не бзди горохом!

- Эх, - вздыхал поэт, - я понимаю, вы - добрые люди, хотите меня поддержать, но я и сам чувствую... пониженно. Всё-таки пониженно. Обидно ужасно. Обидно. А ничего поделать не могу. Что ни напишу - вроде бы гениально, а после чувствую: пониженно, пониженно. Ужасные муки, капитан.

Между прочим, пока Калий читал и жаловался, я заметил, что из толпы туземных поэтов всё время то вычленялись, то вчленивались обратно какие-то пятнистые собакоиды, напоминающие гиенопардов.

- Это они, - прошептал вдруг Калий Оротат, хватая за рукав нашего капитана, - это они, три ужасные "Зэ", они постоянно овеществляются, верней, оживотновляются, становятся собакоидами и гиенопардами. Постоянно терзают меня. Вот почему я всё время ношу подушку.

Тут первый собакоид - чёрный с красными и жёлтыми звёздами на боках - бросился к поэту, хотел схватить за горло, но Калий выхватил из-под подушки кольт и расстрелял монстра тремя выстрелами.

Другой псопард - жёлтый с чёрными и красными звёздами - подкрался к нашему капитану, но боцман схватил верп и одним ударом размозжил плоскую балду с зубами.

Красный гиенопёс - с чёрными и жёлтыми звёздами - подскакал к Пахомычу и, как шприц, впился в чугунную ляжку старпома.

Она оказалась настолько тверда, что морда-игла обломилась, а старпом схватил поганую шавку за хвост и швырнул её куда-то в полуподвалы.

- Беспокоюсь, сэр, - наклонился старпом к капитану, - как бы в этих местах наша собственная гениальность не понизилась. Не пора ли на "Лавра"?

- Прощайте, Калий! - сказал капитан, обнимая поэта. - И поверьте мне: гениальность, даже пониженная, всегда всё-таки лучше повышенной бездарности.

Боцман Чугайло схватил якорь, все мы уцепились за цепь, и боцман вместе с самим собою и с нами метнул верп обратно на "Лавра".

Сверху, с гребня полудевятого вала, мы бросили прощальный взор свой на остров пониженной гениальности.

Там, далеко внизу, по улицам и переулкам метался Калий Оротат, а за ним гнались вновь ожившие пятнистые собакоиды.